Дэвид Геммел - Македонский Лев

Я ведь не убиваю ее, рассудила Дерая. Она и так умирает. Я не виновата. Она собралась лететь обратно в храм — но не смогла. Вместо этого она вернулась в спальню и занялась Фетидой.

Эта охота была гораздо сложнее. Чума была повсюду, сильная и смертельная. Трижды сердце Фетиды вздрагивало и почти останавливалось. Дерая восстановила разъеденные гланды, дав женщине жизненную энергию, затем продолжила работу, сражаясь с недугом. Долгое время чума была сильнее нее, разрастаясь и множась быстрее, чем та могла ее уничтожать. Она вернулась к сердцу, очищая кровь, которую оно выталкивало, и наполняя ее энергией. Наиболее опасный участок, как она обнаружила, был в паху, где язвы воспалились и истекали ядовитым гноем. Здесь она повысила исцеляющие силы тканей. Так текли часы. Дерая едва не упала в обморок от истощения, когда наконец поднялась от тела больной.

Она отправилась обратно в храм, но ее сознание было туманно, и вдруг она обнаружила, что пролетает над совершенно незнакомым дворцом, в котором кричит какая-то женщина. Дерая попыталась сосредоточиться.

— Он родился! — вскричал кто-то, и дружный клич раздался в рядах армии, выстроившейся перед дворцом.

Темная туча подплывала к ней, открываясь, как гигантский рот. Она увидела клыки длиной в человеческий рост и фиолетовый язык, влажный и раздвоенный. И у нее не было сил сопротивляться.

Вдруг световое копье вонзилось в этот рот — едва он приблизился к ней.

— Дай мне руку! — прокричала Тамис.

Но Дерая потеряла сознание.

Она очнулась в своей комнате в храме, ощущая присутствие Тамис рядом с собой.

— Что это было? — спросила она.

— Ты потерялась в будущем. И увидела Рождение Темного.

— Я устала, Тамис. Так… устала.

— Тогда спи, дитя мое. Я смогу защищать тебя еще некоторое время.

Клео вернулась с провизией на целых три дня, таким образом, вместе с запасами еды Пармениона, они были обеспечены съестным на неделю.

Шли дни. Аргон больше не появлялся, и вскоре Парменион узнал от сборщика мертвецов, что толстяк разделил судьбу тысяч — его тело сожрала чума. Мотак поправлялся, красные пятна проходили, язвы заживали; но он был слаб и часто нуждался в сне. Клео работала без устали, омывая хозяйку, меняя мокрые от пота одеяла, готовя еду и убираясь в комнатах. Парменион выходил в город в поисках еды, но даже лошади и собаки давно уже были отправлены на убой.

Потом, словно отгремевшая буря, чума начала отступать. Сборщикам доставалось всё меньше мертвых тел, и ворота города были теперь открыты для конвоя возов с продовольствием. Парменион пробился через толпу, окружившую конвой, и вышел с большим обрезком свинины и мешком сухарей.

Дома Клео приготовила немного мяса и покормила с ложки Фетиду, которая теперь шла на поправку. Мужчины вдвоем отнесли ее кровать наверх в комнату Пармениона, чтобы выделить ей больше личного пространства, Клео же спала на кушетке в андроне.

К концу лета город почти вернулся к нормальной жизни. Более четырех тысяч человек унесла чума, но, как заметил Калепий, то была доля тех, кто и так бы погиб или попал в рабство, если бы спартанцы вошли в город. Страшась чумы, спартанцы вышли из Беотии без боя, и теперь войска союзников стерегли от них все переходы через гору Киферон. Также пришла весть из Тегиры о том, что Пелопид и Священный Отряд разбили вдвое превосходящий их спартанский отряд и убили Фебидия, спартанца, который отвечал за взятие Кадмеи четыре года тому назад. Побежденные солдаты были не спартанцами, а наемниками из города Орхомена, но, не взирая на это, в Фивах в этот день был объявлен праздник, и звуки смеха и песен проникли в комнату, где лежала Фетида. Она еще была очень слаба, сердце билось тихо и неровно, но отдаленный смех оживил ее.

Вошел Парменион, держа в руках поднос с едой и питьем. Поставив его, он сел рядом с ней. — Сегодня ты не так бледна, — сказал он. — Мотак раздобыл несколько свежих медовых печений, а один мой старинный друг говорит, что они придают сил уставшим.

Ее зеленые глаза задержались на его лице, но она ничего не сказала. Вместо слов она привстала, взяла его руку, и слезы побежали по ее щекам.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответила она.

— Почему же ты тогда плачешь?

— Зачем ты делаешь все это для меня? Почему не дал умереть?

— Иногда бывает так, что ответов просто нет, — сказал он, поднеся ее руку к своим губам и поцеловав ее. — Ты не Дерая, а я не Дамон. Но наши жизни пересеклись, и линии наших судеб теперь переплетены. У меня больше нет великой веры в далеких богов, но я верю в Мойр, что прядут судьбу. Верю, что нам было назначено быть вместе.

— Я не люблю тебя, — сказала она голосом, чуть более громким, чем шепот.

— Как и я тебя. Но ты не безразлична мне. Ты постоянно была в моих мыслях с тех пор, как я узнал правду о той ночи, когда ты вернула меня к жизни. Останься со мной, Фетида. Не могу обещать, что сделаю тебя счастливой, но я буду стараться.

— Я не выйду за тебя, Парменион, но останусь. И если мы будем счастливы, так и быть, останемся вместе. Но знай, что однажды ты можешь проснуться без меня. Если так случится, обещай, что не станешь меня разыскивать.

— Обещаю, — произнес он. — А теперь ешь и восстанавливай силы.

Человек стоял в лунном свете у ворот дома Пармениона. Поблизости не было ни души, когда он осторожно просунул нож в щель в середине ворот, снимая деревянный засов с другой стороны. Ворота открылись, задвижка скользнула под углом к земле, но прежде чем она ударилась о камень, он вонзил в дерево лезвие ножа, задержав ее на месте, проскользнул внутрь и осторожно положил ее во дворе. Вернув нож обратно в ножны, он прошел к закрытой двери в андрон.

Вдруг что-то холодное коснулось его шеи, и рука похлопала его по плечу. — Будь я на твоем месте, то стоял бы не шевелясь, — предупредил чей-то голос в самое ухо.

— У меня сообщение для Пармениона, — прошептал человек.

— Нож у твоего горла очень острый. Руки за спину.

Мужчина повиновался, стоя тихо, пока его запястья связывали вместе. Потом его провели в темный андрон, и он увидел, как его рыжебородый пленитель зажег три светильника. — Ты, стало быть, Мотак?

— Стало быть, да. Сядь. — Мотак толкнул незнакомца на скамью. — Парменион! — позвал он. Спустя несколько мгновений высокий, стройный мужчина, с пронзительными голубыми глазами на узком лице, вошел в комнату. Он держал в руках сверкающий меч.

— Клеарх! — воскликнул Парменион, отложив меч в сторону и приветливо улыбнувшись.

— Он самый, — пробурчал слуга Ксенофонта.

— Развяжи его, — приказал Парменион. Мотак разрезал ножом связывавшие мужчину кожаные ремни, и Клеарх принялся растирать запястья. Его волосы стали белее и реже, чем помнил молодой спартанец, а морщины на лице стали глубже, точно порезы на коже. — Странное время для визита, — заметил Парменион.