Дэвид Геммел - Македонский Лев

— Я здесь не для того, чтобы убить тебя, господин, — произнес воин. — У меня есть четкий приказ: доставить тебя в столицу. Это всё.

— В таком случае давай немного пройдемся, — сказал вдруг Филипп и прошагал мимо изумленного Аттала. Вдвоем они пошли по мостовым, проталкиваясь через толпы, собравшиеся на оживленных улицах, в сторону агоры, где должен был выступить Эпаминонд. Полководец задерживался из-за толкотни, но людям было все равно. Они пели, плясали; мощь их счастья опьяняла почти как вино. Здесь, на воздухе, Филипп почувствовал себя лучше, но при взгляде на Аттала понял, что не может сказать того же самого о высоком воине. Филипп взял его за руку и вывел в пустынный переулок. Оказавшись там, он достал свой кинжал и нацелил острие себе в грудь.

— Что ты делаешь? — спросил Аттал.

Филипп взял его руку и положил ее на рукоять. — Если ты должен убить меня, тебе лучше сделать это здесь. Здесь тебя никто не увидит, и ты сможешь сказать, что меня зарезал фиванец. Это упрощает дело.

— Послушай! — прошептал Аттал. — Я государев человек. Я делаю, как велит он. Если бы он сказал мне убить тебя, то я бы так и сделал. Но тебе велено вернуться со мной в Пеллу. Как мне еще убедить тебя?

— Ты только что сделал это, — сказал ему Филипп, вернув кинжал в ножны. Его сердце бешено стучало, и он усмехнулся. — Опасные нынче дни, Аттал.

— Странные, это точно, — согласился молодой человек с тонкой улыбкой. Его зубы слишком выступают вперед, прямо как пограничные камни, подумал Филипп. И у него глаза убийцы. Помня совет Пармениона, он взял воина за руку и тепло улыбнулся. — Ты мне нравишься, — сказал он. — Так что, если Птолемей все-таки решит меня убить, попроси его подослать кого-нибудь другого. Негоже человеку погибать от руки того, кто ему по душе.

— Попытаюсь это запомнить.

Путешествие назад в Пеллу было медленным, и неожиданно приятным, когда они ехали вдоль цепи гор Пиндоса, направляясь на северо-восток к городу Айгай. Аттал оказался интересным, нескучным спутником, и Филипп поймал себя на том, что восхищается особым честолюбием этого человека. Пока они ехали, он узнал о событиях в царстве. С севера напали пеонийцы, но Птолемей разбил их армию, вынудив их Царя согласиться на ежегодную выплату контрибуции в двести талантов. И все же македонская радость была недолговечна, так как армия иллирийцев во главе с Царем Бардиллом победила Птолемея два месяца спустя в сражении близ Озер Преспы на западе. За это поражение Птолемей согласился платить Бардиллу годовую контрибуцию в двести пятьдесят талантов.

— Слишком много волков рыщут в поисках добычи на ничтожно маленьком пастбище, — сказал Аттал, и Филипп кивнул. Не то чтобы Северная Греция была чересчур мала, но при том, что Иллирия, Македония, Пайония и Фракия всё наращивали армии, а бесчисленные независимые города, как например Олинф и Амфиполь, набирали себе немалые наемные отряды, ни один Царь не смог бы контролировать всю эту область.

Кроси любил говаривать, что Северная Греция — это рай для наемника. Не простаивая долго без работы, он мог разбогатеть на непрерывном кровопролитии и насилии, а потом купить себе тихую ферму на более цивилизованном юге.

Везде, где проезжали Филипп и Аттал, были признаки сурового северного нрава. Города были обнесены стенами, поселения снабжены частоколами, об одиноких фермах или отдельных домах здесь слыхом не слыхивали. Люди сбивались в кучу, никогда не зная, когда по ним ударит враг с горячим сердцем и холодным железом.

— Это — земля для мужчин, — сказал Аттал, когда они держали путь вверх по Пиерийским горам, плотно закутавшись в плащи от беспощадного ветра северной осени.

— Мужчинам нужны жены и дети, — сказал Филипп. — Детям необходимо образование. Крестьянам нужно возделывать землю в мире. Македония — богатая страна, с лучшим лесом во всей Греции. Страна должна преумножать свои обильные богатства. Но она этого не делает. Потому что мужчины должны стать воинами, и позабыть о земле и ее богатствах. Должен же быть более разумный путь.

— Возможно, однажды ты станешь Царем, — мягко сказал Аттал. — Великим Царем, быть может. Тогда ты сможешь покорить иллирийцев с фракийцами и увидеть, как воплотятся твои мечты.

— Я не хочу быть Царем, — сказал Филипп. И вдруг улыбнулся. — И не забудь доложить об этом Птолемею!

Пелла была растущим городом. Отец Филиппа, Аминта, много потратил на то, чтобы с юга ему выслали архитекторов, которые спланировали широкие улицы и храмы, а также расширили дворец. Богатейшая македонская знать также желала перебраться в столицу, выстраивая себе дома на близлежащих холмах и жилища поскромнее для своей прислуги. Этот наплыв новых поселенцев потянул за собой торговцев и купцов, и город прямо-таки расцвел.

Филипп стоял у окна своей дворцовой спальни, обозревая торговую площадь за высокими стенами сада. До него доносились крики по традиции торгующихся лавочников, и он всей душой желал выйти из гнетущего дворца и смешаться с толпой.

Но не тут-то было. Птолемей дал ясно понять, что не хочет упускать своих юных племянников из поля зрения, заявив, что озабочен их безопасностью. Это удивило Филиппа, потому что дядя не беспокоился так о собственном сыне, Архелае, который мог ездить верхом, охотиться и посещать шлюх когда только заблагорассудится. Филиппу Архелай не понравился и — несмотря на совет Пармениона — он не мог даже попытаться расположить неприятного парня к себе.

Архелай был более молодой копией отца: тот же крючковатый нос, тот же искривленный рот и острый подбородок.

Филиппу тяжело было оставаться вежливым со своим дядей-душегубом без того, чтобы унизить себя перед наследником престола. Он высказал это своему брату Пердикке, пока тот лежал на одре болезни.

— В попытках одолеть его будет мало толку, — прошептал Пердикка, тратя немало сил на слова. — Архелай — свинья; любую неудавшуюся попытку он будет расценивать как знак слабости и не преминет этим воспользоваться. Я ненавижу его. Знаешь, что он мне сказал прошлой весной? Сказал, что даже если Птолемей оставит меня в живых, первым приказом, который он отдаст после своей коронации, будет мой смертный приговор.

— Мы можем бежать из страны, — сказал Филипп. — Тебе почти семнадцать. Ты можешь стать наемником, а я — твоим помощником. Мы могли бы собрать войско и вернуться назад.

— Мечтай дальше, братец. Мне никак не одолеть эту лихорадку. Я слаб как двухдневный жеребенок. — Он закашлялся, и Филипп дал ему винный кубок, наполненный водой. Пердикка приподнялся на одном локте и попил. В отличие от своего темноволосого, почти иссиня-черного брата, Пердикка был золотоволос, и до болезни люди поражались его красоте. Но теперь его кожа была туго натянута, а цвет лица бледен и нездоров. Его покрасневшие глаза смотрели уныло и тускло, губы посинели от чахотки. Филипп отвернулся. Пердикка умирал.