Джек Кавано - Колонисты

— Просто здесь такая глушь, — поспешил пояснить свою мысль Филип. — Живи вы ближе к Уикфорду, Потакету или Провиденсу, чаще бы встречались с другими людьми.

— Дело не в том, что мы живем в глуши, — сказал вождь. — Никто не стремится сблизиться с нами. Колонисты хотят, чтобы мы держались от них подальше, нас это тоже устраивает. Так проще сохранить мир. Мы не доверяем друг другу.

В ответ на эти слова Филип процитировал Библию: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».

Куиннапин понимающе кивнул.

— Ты прав, чужестранец, — спокойно произнес он. — Если, конечно, не вспоминать о войне… Нелегко вычеркнуть из памяти эти годы. Те, кто сегодня разделил с тобою трапезу, с молоком матери впитали недоверие к белым людям. Англичане сослали наших отцов и дедов на пустынный Олений остров; там нельзя было найти ни пищи, ни крова. Но белые люди лицемерно заявляли, что отправляют наших соплеменников туда для их же блага. Индейцам-христианам, которых пощадили и оставили в поселениях, не разрешалось удаляться от дома более чем на милю. Если они нарушали это правило, их убивали на месте. Им не давали охотиться, пасти скот и выращивать зерно.

Мой дед, Джоб Каттенанит, один из «молящихся индейцев», ушел из поселения, чтобы спасти троих своих детей, — их взяли в плен индейцы из вражеского племени. Майор Дэниэл Гукин выдал ему письменное свидетельство, в котором говорилось, что мой дед — человек, заслуживающий доверия. В пути деда схватили разведчики капитана Хенчмена. Он безбоязненно вышел им навстречу — ведь у него был пропуск. Сначала его хотели убить на месте, но потом отвели к Хенчмену. Мой дед — а он хорошо говорил по-английски — рассказал о цели своего путешествия и показал документ, выданный Гукином. Капитан отправил моего деда в Бостон в сопровождении вооруженной охраны; там его на три недели бросили в тюрьму, а потом сослали на Олений остров. Больше я его не видел.

— Я сочувствую вашей потере, — тихо произнес Филип, вертя в руках прутик. Рассказ вождя разбередил его собственную рану, и он вновь ощутил острую боль от потери отца.

Куиннапин указал на пожилого индейца с короткими седыми волосами; правый глаз мужчины был полузакрыт.

— Брата и отца Песакуса взял в плен капитан Моузли.

— Моузли, — повторил Филип. — Кажется, я о нем слышал. Он славился своей жестокостью.

— Он самый. Моузли и его люди схватили отца и брата Песакуса, которые ушли от поселения больше чем на милю. Сначала Моузли допрашивал пленников поодиночке. Он обвинил их в нападении на колонистов и ранении капитана Хатчинсона. Отца Песакуса привязали к дереву. Старик попытался объяснить, что он из «молящихся индейцев» и что они с сыном просто-напросто охотились на оленя. Его допрашивали несколько часов. Над его головой — солдаты хотели, чтобы он взял на себя чужие преступления, — произвели холостой выстрел. Потом Моузли взялся за сына. Первым делом капитан заявил ему, что они убили старика, убьют и его, если он не признается в том, что стрелял в капитана Хатчинсона. Брат Песакуса сознался лишь в том, что он христианин. Тогда Моузли велел привести старика и, связав его вместе с сыном, продолжил допрос. Задержанные твердо стояли на своем; капитан Моузли приказал расстрелять обоих.

В вигваме стало необыкновенно тихо; в глубокой сосредоточенной тишине было слышно, как, разгораясь, потрескивает костер. Индейцы смотрели на Филипа выжидательно и спокойно. Молодой человек хорошо видел их темные лица, на которые падали красноватые отсветы пламени. Ему хотелось сказать соплеменникам Куиннапина, что не все колонисты похожи на капитана Моузли. Но когда эти слова уже готовы были слететь с его языка, он понял, что это ложь. Да, действительно, чтобы обратить индейцев в христианство и приблизить их к цивилизации, колонисты посылали к ним миссионеров. Но они никогда не относились к индейцам как к равным, как к братьям и сестрам во Христе. Большинство поселенцев считали, что краснокожие, так же, как и негры, годились лишь на роль слуг.

— Как удается убедить кого-то из индейцев присоединиться к вам? Ведь, став христианами, они оказываются в изоляции от своего народа, — спросил Филип.

Вождь взглянул на него с удивлением.

— Странный вопрос для того, кто знаком с Библией. Наша вера не может быть показной — ведь мы чужие и для вас, и для своего народа. Мы считаем за честь страдать так же, как страдал наш Господь.

И Куиннапин торжественно процитировал Писание:

— «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас» [14] Гал. 3:28. .

Слова Куиннапина согрели душу Филипа Моргана. Если бы Филип не боялся ненароком обидеть этого славного человека, он бы расплылся в радостной улыбке. Живая вера индейца произвела на него глубокое впечатление. Филип вырос среди бесконечных теологических споров и теоретических рассуждений о греховности человека и искуплении грехов человечества Христом. И вот он оказался лицом к лицу с теми, кто, приняв в сердце Иисуса, выбрал жизнь, полную страданий и гонений. Впервые в жизни Филип устыдился того, что он избрал научную стезю; вся его вера, которую он почерпнул из книг, была тусклой свечкой по сравнению с бушующим пламенем веры этих людей.

Вечером наррагансеты спели гостю гимн. По своему обыкновению, они исполняли его без улыбки, зато искренне и задушевно; в глазах индейцев светилась надежда, о которой говорилось в песне:

Утром Куиннапин объяснил молодому человеку, как найти хассанемеситов. Долгих два дня Филипу предстоит идти вверх по течению реки Потакет. На третий день он увидит глухую, заросшую травой и мхом тропу — ее пересекает река. Если Филип будет продвигаться по этой тропе дальше на восток, то примерно через милю выйдет к деревне хассанемеситов. Куиннапин посоветовал не брать с собой лошадь — по таким дебрям невозможно проехать верхом. Он обещал заботиться о ней до тех пор, пока Филип не вернется.