Джек Кавано - Колонисты

— Собираешься уезжать?

Услышав голос старика, Филип вздрогнул.

— Уезжать? Почему вы об этом спрашиваете?

— Ты смотришь вокруг так, словно видишь это в последний раз.

— Боюсь, я мешаю вам спокойно жить.

— Вампасу, — тихо уточнил миссионер.

— И Витамоо.

Старик испытующе вгляделся в лицо Филипа, словно проверяя, искренен ли он.

— Витамоо разрывается на части.

— Не понимаю, — сказал Филип.

— Тогда пусть Господь откроет тебе глаза. Ты хочешь уехать, не закончив работу над букварем?

Филип понурился. Прежде чем ответить — он долго искал нужные слова, — молодой человек наклонил голову сначала к одному плечу, а потом к другому.

— Я попал в трудное положение, — сказал он наконец. — Мои отношения с Вампасом с каждым днем ухудшаются. Это огорчает Витамоо. Вот и выходит, что мне лучше покинуть резервацию.

Но есть еще букварь… Я хочу закончить работу над ним. Уехав, я решу только одну проблему, другая останется.

Старик бесстрастно молчал. Казалось, он вообще не понимает, что тут сложного.

— Теперь вы понимаете, в каком безвыходном положении я оказался, — тихо произнес Филип.

— Расскажи мне о сестре и брате, — внезапно попросил миссионер.

Старик явно хотел сменить тему. «Он дает мне понять, — сообразил Филип, — что решение я должен принять сам».

— Ладно… — медленно начал молодой человек. — Моя сестра Присцилла — девушка как девушка, невысокого роста, рыжеволосая. Она ужасно упряма, молодым людям предпочитает книги. А Джаред — его, пожалуй, можно назвать красивым — ленив и несобран. Отцу было нелегко справляться с ним, вечные проказы… У него просто талант попадать в переделки.

— А твоя мать?

Вспомнив о Констанции, Филип улыбнулся.

— Она очень добрый и мягкий человек. Замечательная жена и мать. Мама никогда не спорила с отцом, всегда поддерживала его.

— Ты любишь ее?

— Маму? Конечно люблю!

— А брата с сестрой?

После минутной заминки Филип произнес:

— Пожалуй… Как брат любит сестру и брата.

— Они тебе нравятся?

Молодой человек изумился:

— Нравятся? Я же сказал, что люблю их. Почему вы спрашиваете, нравятся ли они мне?

— Потому что я чувствую: они тебе не нравятся, — сказал Кристофер Морган. — И ты их не любишь.

Слова старика задели Филипа за живое, и он разозлился. Да кто такой Кристофер Морган, чтобы говорить, что он, Филип, не любит близких? Кому как не ему, Филипу, знать, что он чувствует? Молодой человек пытался убедить себя, что Кристофер Морган имел в виду что-то другое, не столь обидное для его самолюбия. Но старик высказался с грубой прямотой. Стараясь подавить закипавшее в нем раздражение и изо всех сил пытаясь не дать обиде вырваться наружу, Филип спросил:

— С чего вы взяли, что я их не люблю?

— Ты сказал, что твоя сестра упряма, а брат ленив. Это неприятные черты характера. Кто же любит бездельников и упрямцев?

Филип смутился:

— Но я же говорю это как брат. Они наверняка тоже не очень-то лестно отозвались бы обо мне.

Старик устало смежил веки. Он немного запрокинул голову, и солнечный свет, который попадал в вигвам через отверстие в крыше, смыл с его лица отблеск пламени. Теперь Кристофер Морган выглядел еще более дряхлым. Он так долго сидел без движения, что Филип запаниковал. Старик был бледен как смерть. Вдруг он не заснул, а… Молодой человек позабыл о своем раздражении и, подавшись вперед, попытался определить, жив ли его наставник. Создавалось такое впечатление, что Кристофер Морган перестал дышать. Его руки неподвижно лежали на коленях. Лицо застыло. Филип бережно дотронулся до плеча старика, и в ту же секунду заметил, как у того что-то блеснуло в уголке глаза. Это была слеза.

Тем временем Кристофер Морган заговорил. Его голос звучал глухо, словно со дна колодца.

— Наши семьи очень похожи, — сказал он, не открывая глаз. — Моя сестра Люси была решительной и прямой женщиной. Она всей душой верила в Божье милосердие, а потому взяла на себя миссию возродить дело Энн Хатчинсон в Бостоне. Ее приняли ничуть не лучше, чем миссис Хатчинсон, и ей пришлось вместе с семьей бежать в Провиденс. Мой брат Роджер так и не нашел своего призвания. Он был сильным и обаятельным человеком. Вот только любил пропустить рюмочку, пьяным он и умер. Единственное, что объединяло нас, — фамилия. Я тоже вел себя дурно. Из-за своей увлеченности миссионерской работой я не видел ничего вокруг. Она поглотила меня целиком.

Старик сделал паузу. А затем глубоко и судорожно вздохнул. По его лицу медленно текли слезы. Тревога Филипа росла. Кристофер Морган вдруг стал таким уязвимым. Он больше не был живой легендой и великим патриархом, теперь он напоминал маленького ребенка, который стоит перед своим отцом.

— Мы не оправдали надежд нашего отца, — горько произнес он наконец.

— Вы не правы, — мягко возразил Филип. — Уверен, он гордился бы вашими достижениями.

Казалось, старик не слышит его.

— Отец мечтал, что его семья будет похожа на семью моей матери. Он не мог забыть, как дружны были Мэтьюзы. Это сыграло важную роль в его обращении. Он надеялся воссоздать атмосферу той любви в своем доме. Он изо всех сил старался, чтобы любовь восторжествовала в нашей семье. Как же он старался!.. Каждый день он молился об этом. Каждый день.

Старик медленно повернулся к Филипу и грустно усмехнулся.

— Тогда я думал, что он молится, чтобы пристыдить нас и заставить прекратить ссоры. Мне казалось, он просто эгоист, и все, что ему нужно, — покой и тишина в доме.

Филип неловко пошевелился. Он хотел утешить старика, но ему никак не удавалось подобрать верные слова, а говорить банальности не стоило. Поэтому он промолчал.

— Только с твоим появлением я осознал, как много значила для него семья.

Филип озадаченно взглянул на старика.

— Дневник. Я прочел дневник отца.

Филип понимающе кивнул.

— Отец много и мучительно думал о нашей семье.

Кристофер Морган снова прикрыл глаза, на этот раз — чтобы процитировать по памяти одну из записей:

— «24 апреля 1652 года. Я буду страдать до тех пор, пока не увижу в моих детях любовь Господа Иисуса Христа. Господь Всемогущий, я так боюсь, что они никогда не узнают счастливого дара любви друг к другу. Я все время вспоминаю, как близки были моя любимая Нелл и ее сестра Дженни — их души были неразрывны. Я вспоминаю о том, как Кристофер Мэтьюз, их отец, не задумываясь пожертвовал ради дочерей своей жизнью, как Дженни погибла ради меня и Нелл, хотя могла спастись. А мои дети… они вечно ссорятся. Каждый из них думает только о себе. Господи, в чем моя ошибка? Я с радостью отдал бы жизнь за то, чтобы они жили в любви и согласии».

Теперь слезы текли по лицу старика без остановки. Филип чувствовал, что должен что-то сказать.