Николай Бахрошин - Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

А дружинники князя! Тоже жадные, тоже, сколько ни дай, все мало, напоминала она. И приходить будут, и брать будут, и просить еще, потому что ненасытные — не насытятся никогда!

Опять терпеть? Сколько терпеть? У кого отросла терпелка, как курдюк у овцы?

Нет, поличи не такие. Они не овцы. Они бойкие! Уйдут искать лучших земель, как подсказывают им боги! И пусть беда останется здесь, пусть Лихо Одноглазое ржавью гложет от скуки железо свеев, оставшихся на пепелище брошенных сел…

Даже Кутря, ошарашенный ее долгой и складной речью, задумался, приоткрыл рот.

Ничего, ничего, миленок, мелькнула краем крыла шалая мысль, ты еще станешь у меня походным князем, еще поведешь род прочь от беды, поближе к краю земель. Вот где пригодится тебе былая ратная выучка…

Ее слушали, и она говорила. Все, что раньше плескалось родником мысли, выливалось теперь рекой слов…

Слушали! Услышали и теперь будут слушать!

— Дрожишь, девонька? — спросила Сельга, присаживаясь перед Оксей на корточки. — Не надоело еще дрожать-то?

Та, сидевшая на земле поодаль, быстро вскинула на нее глаза из-под ресниц и снова спрятала. Еще ниже опустила голову. Сжала губы покрепче, чтоб не сказать лишнего.

Окся чувствовала, ее пугает эта красивая, синеглазая дева, совсем девчонка, в дорогой кольчуге мелкого многослойного плетения, с мечом и шлемом, подвешенными к поясу. В ратных доспехах, с привольно разметавшимися по плечам смоляными кудрями, с тонким, дивной красы лицом, озаряемым синими, выразительными глазами, она, эта поличанка, выглядела совсем как Перуница, дева-воительница, дочь Сереброголового Громовержца. Испугаешься…

Окся видела: крутолобые, бородатые родичи слушают ее, как равную. А чем может трепетная дева заслужить у мужиков такой почет? Уж никак не женским своим естеством, это понятно. Лютостью, наверное, особой, невиданными свирепствами, перед которыми и мужская жесткость кажется блеклой тенью, не иначе… Не зря она снаряжена так богато, как знаменитый воин в поход…

— Да ты не бойся, — сказала ей Сельга. — Не дрожи так. Никто тебя не разорвет и не тронет. Понимаешь?

Окся мелко покивала, не поднимая глаз.

— Я тебе обещаю — никто не тронет, — повторила красавица. — Тебя как звать-то?

— Окся…

— Хорошее имя. И лицо у тебя хорошее. Хотя ты его и прячешь все время. А зря!

— Я не буду… — прошептала Окся чуть слышно.

— Что?

— Не буду прятать…

— Хорошо, правильно, — одобрила Сельга. — Успокоишься — совсем будет хорошо. Не надо бояться нас… Или поличи с косинами не одних богов почитают, не по одной Прави живут? Чего тут бояться?

— Я не боюсь…

— Чего?

— Не боюсь, — повторила Окся чуть громче.

— Вот и хорошо. Совсем хорошо… На родичей моих ты не пеняй, девонька, озлились они очень от свейского свирепства, потому и сами заводят лютые речи… Понятно, кому понравится своих-то до срока огнем провожать… Ну да всегда так, пошумят, покипят и остынут. Наши мужики больше на словах злые, чем на деле… Не бойся их… Чего их бояться? Понимаешь меня?

Голос ее сейчас звучал тихо, ласково. Окся почувствовала — не только ласковые слова, сам голос, негромкий, добрый, чуть глуховатый, успокаивает ее, как будто гладит по голове, мягко, по-матерински. От этой нежданной ласки глаза словно закипели, налились теплыми едкими слезами. И те быстро выкатились из глаз, поползли по щекам, оставляя за собой соленые мокрые дорожки.

— Ну, ну… Что ты плачешь? Ну, будет, будет…

Окся, размазывая слезы руками, доверчиво потрясла головой, не в силах сказать, что сейчас, еще немножко, и она успокоится. Она не хотела, не собиралась плакать, это просто слезы капают и капают сами…

Сельга, подсев к ней еще поближе, теперь мягко гладила ее по волосам и плечам.

— Ну, будет, будет, — повторяла она. — Все хорошо…

Окся кивала, вздрагивая от сдерживаемых рыданий.

— Не плачь… Не бойся… Ничего не бойся, девонька… Нет и Яви ничего, чего надо бояться, ты уж поверь мне… — говорила Сельга, словно сама прожила уже многие десятки песен.

Откуда только взялась в ней, молодой, эта мудрая, зрелая сила, которая, кажется, способна защитить от всего? Но ведь взялась же!

Окся вдруг рванулась, крепко обняла ее, прижалась к ней, как к родной, сильно втиснула свое лицо в ее душистые волосы и жесткую металлическую сетку кольчуги с ребристым защитным воротом. Спряталась у нее на груди.

— Ну вот и успокоилась, вот и ладно… — сказала Сельга. — И то уже, хватит слезы лить… Слезами озеро не наполнишь и рыбу в этих слезах не разведешь, сама знаешь… Видела небось, сколько раненых среди родичей, надо помочь им всем. Поможешь мне с ранеными? Приходилось, чай, за ранеными ухаживать, справишься с такой работой?

— Помогу, — радостно, в полный голос сказала Окся.

Когда Кутря подробно рассказал родичам про тайну волхвов — черный, негасимый огонь, многие удивились, конечно. Надо же, как просто все — серный камень и кровь земли. А поди додумайся… Потом обрадовались. Когда наконец удивление и радость одинаково улеглись, стали соображать, что делать с волховским подарком.

— Хорошо, поджечь — подожжем земляную кровь. Если долго греть на костре, загорится, конечно. А как ты будешь жидкий огонь кидать на ладьи через реку? Горстями небось не покидаешь, — рассудительно сказал Зеленя-старейшина.

И то правда. Как кидать-то, когда огонь? Родичи вокруг, слушая разговор старших, погрустнели.

— Так в бочонки же можно налить, дядька Зеленя, — нашелся вдруг Творя-коваль. — Прямо в бочонках будем поджигать и кидать. Бочонок — тот же камень, далеко полетит.

Точно! В бочонки налить! Просто же! Ай да коваль, просто, а поди додумайся, оживились родичи, хлопая на радостях по плечам Творю. Тот, томясь раной в боку, сморщился от неожиданности, заругался в голос.

— А бочонки-то, бочонки! Сколотить из досок потоньше, чтоб о борта разбивались. Чтоб шмяк, как гнилое яблоко, и жидкий огонь потек пеной по всей ладье. Вот радость привалит свеям! — встрял в разговор старших юный Весеня. Хотя и понимал, что не по его годам лезть с советами вперед бывалых и умных, но не утерпел от восторга, выплеснул думку.

Точно! Шмяк! Как гнилое яблоко! Хорошо сказал малый, дельно. Он, гляди, не промах, даром что малый. Родичи развеселились еще больше. Скоро уже подожжем свеев…

— А лучше — в глиняные горшки налить. Эти сами будут об борта разбиваться, — вдруг предложил Велень.

От такого ума родичи даже не нашлись что сказать. Ай да Велень, не только языком жалить может!

— Хорошо. В горшки налили, подожгли, а как их, горячие, через реку кидать? Или руками? Так у кого столько силы хватит? Великан Верлиока небось не придет помогать, — опять остудил разговор Зеленя.