Олеся Луконина - Чёрная маркиза

Он не хотел думать ни о том, что оставил позади себя, ни о том, что ждёт его впереди.

Он просто обязан был исполнить свой долг, вот и всё. Господь свидетель, он столько лет забывал о нём.

Восемь долгих лет.

Мадлен Бланшар, появление которой на свет стоило жизни их матери, была красным, жалким, истошно вопившим комочком человеческой плоти, когда двенадцатилетний Дидье, окаменевший от горя, впервые увидел её на руках соседки Женевьевы. Та родила сына три месяца назад и стала кормилицей осиротевшей малышки, тем самым спасая её жизнь, слабенькую, как трепетание крыльев ночного мотылька возле свечки.

Остальные члены семьи Бланшаров пытались спасти себя сами, как могли. Отец, Пьер Бланшар, замкнувшийся в угрюмом молчании, работал в своей кузнице до поздней ночи вместе со старшим сыном, девятнадцатилетним Франсуа, которого смерть матери тоже ударила в самое сердце, но тот, как и отец, никому этого не показывал.

Обязанность вести дом и присматривать за домашней живностью сама собой легла на плечи Дидье — что ещё делать мальчишке? Впрочем, никого шибко не занимало, как он выполняет свои обязанности: куры и утки на птичнике, тёлка в коровнике, а мерин в конюшне не дохли с голоду, и ладно.

Дидье, однако, пытался поддерживать в холодном и мрачном, как склеп, доме, те порядок и чистоту, которые были здесь при матери. Он старательно выметал мусор, разжигал печь, застилал постели, вытряхивал домотканые коврики и варил в чугунке какое-то подобие каши или похлёбки. Он даже цветы в глиняных кувшинчиках расставлял — васильки, ромашки, колокольчики — так, как это любила делать мать. Но ничто уже не могло оживить дом Бланшаров, из которого исчезла сама душа.

Полевые цветы Дидье носил и на могилу матери, где отец с братом поставили вначале деревянный, а потом каменный крест. Только там он мог позволить пролиться слезам, которые всё время горьким и горячим комом стояли в горле. Он падал ничком в траву, покрывавшую маленький холмик у подножия креста, и плакал навзрыд, пока слёзы не иссякали.

Слёзы иссякали, но легче не становилось.

Дидье переворачивался на спину и долго лежал, глядя в опрокинувшуюся над ним безмятежную синеву и гадая, зачем Господь милосердный Иисус забрал маму к себе — неужто там, в раю, она была нужнее, чем здесь, в своей осиротевшей, потерянной семье?

Дидье часто забегал к соседям, в отличие от отца или Франсуа, — которые, кажется, там и вовсе не бывали, — чтобы взглянуть на малышку Мадлен. Девчушка росла, как на дрожжах, гулила, когда он брал её на руки, с удовольствием запуская обе ручонки в вихры брата и нещадно дёргая их. Дидье терпел, жмурился и смеялся.

Тогда он смеялся только с Мадлен.

А Женевьева утирала холщовым фартуком слёзы, глядя на них, и качала головой:

— Как же вы похожи на Даниэль, ангелочки…

И снова плакала.

Младшие дети Бланшаров действительно удались в мать — русоволосые и улыбчивые, с глазами ясными, как прозрачная морская вода поутру. Франсуа же, кареглазый и темноволосый, пошёл в отца и обликом, и статью — был он кряжист, силён и угрюм, как медведь-гризли.

Женевьева очень горевала, когда спустя год после смерти матери Бланшары забрали Мадлен обратно. Случилось это сразу после того, как овдовевший Пьер Бланшар во второй раз женился.

Ровно через год после смерти Даниэль он объявил сыновьям, смирно сидевшим напротив него за столом:

— Назавтра в церкви кюре Гийом огласит мою помолвку с Адель Венсан. В доме нужна хозяйка. — Он тяжело глянул на Франсуа из-под широких бровей. — А ты, парень, женишься на её младшей сестре Инес. Тебе пора уже обзаводиться семьёй и собственными детьми. Кюре Гийом сказал, что обе сестры — добрые католички.

Поскольку сыновья не проронили ни слова, только вскинув на него смятенные глаза — зелёные и карие, — Пьер счёл нужным добавить:

— Венчание через две недели после оглашения.

Дидье и Франсуа опять смолчали, и через несколько минут Пьер кивком головы отпустил их. Проводил взглядом. И только когда убедился, что те уже поднялись наверх, уронил голову, упёршись лбом в скрещённые на столешнице руки, и глухо застонал. Скоро в их доме, в его с Даниэль доме, появится новая хозяйка.

Когда сыновья Пьера Бланшара поднялись к своим комнатушкам под крышей, Дидье нерешительно тронул Франсуа за рукав. Брат повернулся к нему, сдвинув густые, как у отца, брови.

— Слушай, — горячим полушёпотом выпалил Дидье. — Ты взаправду хочешь так вот взять и жениться? Но ведь ты её совсем не знаешь! И не… не любишь.

Франсуа криво усмехнулся:

— Много ты понимаешь, сопляк. Я хочу свой дом и буду его строить. Отец никогда не выберет дурной товар. Так что в постели меня согреет красотка, не сомневаюсь…

Он оборвал себя на полуслове, хмуро взглянул в удивлённые непонимающие глаза Дидье и, видимо, сообразив наконец, что брат на семь лет младше него, протянул руку и встряхнул его за вихры — грубовато, но не больно:

— Ты малой ещё совсем, где тебе понять. Спать иди.

Дидье хотел спросить ещё что-то, но промолчал и лишь послушно кивнул.

Он побаивался отца и брата — те всегда были немногословны и скоры на подзатыльники. Но пока была жива мать, они и улыбались, и смеялись, слушая её болтовню и песни. Дидье помнил, как отец носил его на плечах, а Франсуа снисходительно учил мастерить кораблики из щепок и пускать их вниз по ручью. Теперь же, когда каждый из троих Бланшаров замкнулся в своём собственном неизбывном горе, не умея и не желая его высказать, отец и брат стали для Дидье совершеннейшими незнакомцами.

Впрочем, такими же незнакомцами они были и для остальной деревни. Лишь Даниэль, солнечный луч их семьи, объединяла Бланшаров с общиной. Их боялись и уважали, а они не искали у людей утешения в своём горе. Богатый дом кузнецов после смерти Даниэль стал настоящей крепостью, куда не было хода чужакам.

Семья Адель и Инес Венсан в том селении, откуда девушки были родом, действительно считалась самой богобоязненной, а сестры и вправду оказались настоящими красавицами, Франсуа угадал.

Адель недавно сравнялось восемнадцать лет, а Инес — семнадцать, и они очень походили друг на друга. Глаза у обеих под изящно и несколько высокомерно выгнутыми дугами бровей были огромными и темно-синими. Будто чернила в чернильнице у кюре Гийома, подумал Дидье, с любопытством и робостью рассматривая мачеху и золовку, впервые переступивших порог их дома после венчания. Обе были тонкими и стройными. Чёрные волосы обеих были заплетены в длинные косы и уложены венцом. И ещё обе сестры совсем не улыбались, хотя сегодня был день их свадьбы.

Может быть, им не так уж и хотелось становиться хозяйками в доме Бланшаров. А возможно, их задело то, что церемония венчания не сопровождалась праздничным весельем всего села, потому что в доме, под кровлю которого они только что вошли, едва закончился траур.