Олеся Луконина - Чёрная маркиза

Фиона так и ахнула, потрясённо уставившись ему в лицо своими пронзительными тигриными глазами, но Грир не дал ей вставить ни единого слова, сказав уже совершенно серьёзно и непререкаемо:

— То, что мы затеяли — предприятие опасное, и рисковать вашими жизнями я не намерен, не взыщите.

— Мы просто помешали бы вам в ваших… амурных делах, не так ли, капитан? — почти по слогам процедила Фиона, продолжая сверлить его негодующим взором.

Ох, и ведьма!

Грир развёл руками с показным смирением, а Моран, который, затаив дыхание, всё это время стоял позади них, злорадно фыркнул. За это он получил свою порцию испепеляющего презрения от стремительно обернувшейся актрисы, но только невинно поднял брови.

Губы у Фионы вдруг задрожали, и она опять превратилась из разгневанной ведьмы в несправедливо обиженную девчонку.

Грир легко вздохнул, порылся в кармане камзола и извлёк оттуда изрядно потёртый замшевый кошель.

— Я благодарен вам и вашей труппе за помощь, — промолвил он с искренней теплотой в голосе. — Я не думаю, что наряды, которое вы одолжили нашему баламуту, уцелеют в этой переделке, и надеюсь как-то компенсировать урон, нанесённый нами вашему гардеробу. Окажите нам честь, мадам, и примите в подарок вот эту штуковину.

Помедлив, Фиона протянула Гриру ладонь, и он с поклоном вложил в неё кошель, завязки которого актриса быстро распутала и запустила пальцы внутрь.

Глаза её потрясённо распахнулись.

— Штуковину? Шту-ковину?! Вы что, с ума сошли, капитан? — осведомилась она хриплым сдавленным полушёпотом.

В её пальцах блеснул нестерпимым холодным огнём огромный бриллиант.

Грир негромко рассмеялся:

— Не хочу вводить вас в заблуждение — это безделица, подделка, мадам. Однако… — Он помедлил пару мгновений и тихо признался: — У меня с ней связано много воспоминаний. У нас, — поправился он, покосившись на Морана с непривычной мягкой улыбкой, на мгновение осветившей его сумрачное лицо. — Мне жаль терять эту игрушку. Но эскапады нашего шельмеца в вашем наряде стоят того. Не будь вас, мы бы никогда не увидели его… таким.

Он запнулся и сжал губы, чтобы не сказать лишнего.

Моран, опустив ресницы, согласно кивнул, и Грир опять мимолётно улыбнулся. А Фиона со вздохом уронила алмаз обратно в кошель и проворчала:

— Самое главное — чтобы этот ваш шельмец остался цел и невредим… и провались они, эти тряпки!

— Дидье сам вернёт вам ваши прекрасные наряды, мадам, — горячо заверил её Моран, и актриса, внимательно глянув на него, вдруг потянулась к нему и шепнула в самое ухо, удержав за плечо и не дав отстраниться:

— Ах, мальчик… как же это тяжко, как больно — любить сразу двоих!

Моран даже задохнулся, снова прикусив губу, а потом тоже почти неслышно отозвался:

— Нет. Нет, если они тебя любят.

Фиона ещё несколько мгновений пристально смотрела ему в лицо, а потом со вздохом мимолётно провела кончиками пальцев по его зарумянившейся щеке.

— Хватит болтовни! — буркнул Грир, оборачиваясь к ним. — Ступайте-ка в свою каюту, мадам, надвигается буря. А ты, парень, отправляйся в трюм, проверь, всё ли в порядке с пушками.

Он глубоко вздохнул, провожая Морана глазами, а потом с той же тревогой взглянул в стремительно темнеющее небо, по которому ветер гнал рваные лохмотья облаков.

Грядущая ночь обещала быть чёрной, как адская смола. И этой ночью каждый из двоих, что был ему дороже жизни, мог оказаться на волосок от смерти.

Как и сам он, Эдвард Оуэн Грир.

Но собственная судьба его совсем не волновала.

Под килем шлюпки заскрипел сырой песок, и Дидье, аккуратно сложив вёсла, с тяжким вздохом собрал в горсть подол бирюзовой юбки. Пора было позабыть о привычке лихо сигать за борт, не то он рисковал загубить чудесное платьице мадам Фионы. Она-то, конечно, простит ему, но не мог же он предстать эдакой мокрой курицей перед взором разборчивого заразы-коменданта, ценителя белокурых пышечек, tabarnac de calice!

То, что они затеяли, было таким рискованным, что захватывало дух. Но почему-то у Дидье ещё больше захватывало дух при воспоминании о проклятущем танце с капитаном «Разящего». Чёрт бы побрал мадам Фиону с её колдовскими выдумками и растреклятым бирюзовым платьем!

Но она была права, права, nombril de Belzebuth…

Он не мог этого не признать.

«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем»…

Дидье снова отчаянно чертыхнулся. Он подумает обо всём этом потом.

Завтра.

Или никогда.

К чему? Ведь предстояло ещё пережить нынешнюю ночь.

Поднатужившись, Дидье выволок шлюпку на песок, так далеко, как только мог, чтоб её не унесло приливом. Одёрнул призывно шелестящее платье и душивший его корсаж, пинком отправляя вон из головы будоражившие его мысли.

Он всегда так поступал, когда мысли мешали ему что-то делать.

Делать. Делать, а не болтать. Делать, а не думать.

Копаться в себе, равно как и щадить себя Дидье Бланшар не привык.

Что было, то было, что будет, то будет, вот и всё, palsambleu!!

Дидье глубоко вдохнул солёный воздух и медленно побрёл вдоль берега, продолжая придерживать одной рукой всё-таки намокший подол и напряжённо всматриваясь в туманный сумрак. Он знал, что солдаты гарнизона были обязаны регулярно проводить обход своего островка. В таком случае он вот-вот должен был на них наткнуться.

О волке речь, и волк навстречь…

Пляшущий свет фонаря замаячил впереди, бросая отблеск на штыки двух синемундирников, и резкий оклик: «Стоять!» — прогремел в воздухе.

Дидье послушно застыл на месте, во все глаза глядя на солдат, которые, в свою очередь, ошарашенно пялились на него.

Он знал, кого они видят перед собою — слегка испуганную, изрядно промокшую, весьма миловидную и статную бабёнку в роскошном наряде, которой совершенно нечего было делать ночью на этом берегу.

Дезире.

Она могла чего-то бояться, но это не мешало ей хорохориться что было сил.

Дидье любил таких девчонок — бесстрашных в драке и в любви.

Его первая — Каролина — как раз была такой: весёлой, храброй и… шалопутной.

Patati-patata!

Он вскинул голову, тряхнув кудрями, и пропел, расплываясь в озорной улыбке:

— Salut, garcons!

Моран сам вызвался высадить труппу Фионы в Сан-Кастильо и теперь, сидя на носу самоходной шлюпки, стремительно мчавшей его обратно к фрегату, не отрывал глаз от тёмных, как свинец, волн.

Он всё ещё размышлял над тем, что ему сказала Фиона.

Больно… любить сразу двоих.

На прощание актрисы и старик Арно церемонно и даже как-то застенчиво с Мораном раскланялись, а сам он не менее церемонно поднёс к губам прохладные пальцы Фионы. И с грустной улыбкой подумал — будь сейчас на его месте Дидье, эти женщины висели бы на его крепкой шее с писком и смехом, а он, хохоча и балагуря, с удовольствием кружил бы каждую, будто пёрышко.