Василий Ян - Том 2

Шаманка молчала. Бату-хан продолжал:

— Мне многие, у кого душа трясется, как овечий хвост, говорят: «Зачем идти на урусутов? Там непроходимые старые леса, где бродят колдуны и им служат медведи. Лучше уйти в степи, к Синему морю, где ветер гонит волны серебристого ковыля, где пасутся стада белых быков, белых баранов, белых коз. Там кочевать привольно…» Не эти ли трусливые души научили тебя, Керинкей-Задан, твоим испуганным песням? Где мой учитель, Хаджи Рахим?

Из-за широких спин монгольских ханов поднялся факих, сухой, изможденный, с длинной седеющей бородой, в высоком колпаке дервиша.

Скрестив руки на животе, он тихо сказал:

— Внимание и повиновение! Я слушаю тебя, Бату-хан!

— Как поступал Искендер Двурогий, когда предпринимал поход? Искал ли он земли с хорошими пастбищами?

— Нет, джихангир, он искал только отряды своих врагов и обрушивался на них, как падающий с неба беркут.

— Съедал ли он перед боем своего лучшего вороного коня?

— Нет, джихангир! Своего любимого вороного жеребца Буцефала он водил с собой всюду в походах, даже когда Буцефал сделался старым.

— Спасибо тебе, мой мудрый и верный учитель, Хаджи Рахим. А что скажет мой боевой учитель, Субудай-багатур? Нужно ли нам идти на урусутов или отступить для отдыха к Синему морю?

Субудай-багатур, ворочая злым и недоверчивым глазом, сказал:

— Войско здесь застоялось. Запасы кончились. Метели усиливаются. Пора направиться быстро на города урусутов. Там можно откормить и людей, и коней. На вороном коне рязанского князя ты въедешь в город Рязань, хотя бы семьдесят семь тысяч мангусов старались тебе помешать. Шаманке Керинкей-Задан, чтоб она не голодала, подари привезенную рязанцами мороженую тушу черной свиньи, большую, как лошадь. Жертвы семидесяти семи желтым духам онгонам мы принесем в городе Ульдемире, захватив табуны урусутских коней. Пусть Керинкей-Задан старательно помолится, чтобы онгоны прекратили метель. Трудно идти в таком глубоком снегу. Если метель будет еще злиться девять дней, она засыплет нас снегом навсегда.

Субудай-багатур замолчал. Задрав шаровары на левой ноге, он усердно чесал искусанную вшами волосатую ногу. Военачальники посматривали друг на друга, и веселые искорки перебегали в их глазах.

— Спасибо тебе, всегда мудрый Субудай-багатур! Я ожидал от тебя таких слов. Завтра мы снимаемся с нашей стоянки. Войско пойдет девяносто девятью черными потоками и ворвется в рязанские земли. Я поеду на вороном коне с белыми до коленей ногами и белой звездочкой во лбу. Он принесет мне счастье-удачу. Мой белый конь Акчиан, завернутый в войлоки, будет уведен кипчакскими конюхами к Синему морю. Он родился в Арабистане и едва ли перенесет медвежий холод. Мы не будем вырезать всех урусутских харакунов [333] Харакун — простой народ, буквально: черный человек. — земледельцев. Нужно захватить их как можно больше и гнать впереди. Мы погоним их первыми на приступ городских стен.

— А чем их кормить? — спросил один хан.

— Зачем кормить пленных? Пусть они сами кормятся! Пусть едят павших коней и все, что хотят. Сегодня мы будем отдыхать без заботы. Завтра снова начнется кровавый пир.

Первым в вихре снежной пыли ушел тумен «бешеных» Субудай-багатура. Своими знаменитыми переходами, меняя в пути коней, Субудай пробивался через сугробы. Он посадил на коней нескольких половецких пленных проводников. Они указывали ему едва заметные степные тропы. Субудай держал проводников возле себя и расспрашивал обо всем, что ему казалось странным и необычным.

Быстрым налетом его передовой разъезд захватил в лесу трех охотников. На поясах у них мотались десятка два белок. Около них вертелась черная лохматая собачонка. Пленных привезли к Субудаю. Он сидел на саврасом заиндевевшем иноходце. Из-под лилового малахая с наушниками виднелся только его сверлящий глаз.

— Что вы тут делаете? — спросил Субудай через половецкого переводчика.

— Белкуем.

Переводчик объяснил Субудаю, что охотники ходят по лесу, бьют стрелами и ловят в западни белок.

— А где вы спите ночью? Уходите назад в свой дом? Где ваша юрта?

— Нет! Пока мы промышляем, мы спим в лесу. Изба далеко. Разве можно в нее возвращаться с охоты?

— Как далеко?

— Дней шестнадцать ходу.

— Как же вы спите в лесу? Как заяц в снегу?

— Зачем как заяц! Мы копаем в снегу яму до самой земли, чтобы было сухо. И тогда уже на земле разводим костер. Мы спим возле костра, как на печке, или ложимся на то горячее место, где горел костер.

— И тепло?

— Как в избе. Снимешь полушубок, набросишь на плечи, греешься и спишь.

— А какой делаете костер? Из чего? Из веток?

— Зачем? Свалишь рядом три лесины, разожжешь их посредине, — лесины и пылают всю ночь, одна от другой разгораются, жар берут. Ночью встанешь, передвинешь обгорелые концы лесин в огонь и опять заснешь.

— Трудно срубить лесину?

— Почему трудно? Дело привычное.

— Покажи, как ты рубишь?

— Почему не показать?

Охотники вытащили из-за спины топоры, поплевали на руки. Один из них хотел сбросить полушубок. Другой заворчал:

— Не скидывай, украдут твою лопоть! [334] Лопоть — одежда.

Охотники ловко и быстро срубили три еловых лесины, оттащили их и сложили рядом, обрубив ветки. Посередине, быстро высекая из кремня железным огнивом искры на трут, разожгли бересту. Положили на бересту еловые ветки, и лесины запылали веселым пламенем.

Субудай внимательно следил за работой охотников и сказал своим помощникам:

— Вперед урусутов не убивать, а брать в плен и гнать перед собой. Эти охотники будут показывать пленным, как прорубать просеки. По ним мы протащим к Рязани наши китайские камнеметные машины. Они разгромят рязанские стены.

Субудай показал пальцем на лохматую собачонку, которая жалась к ногам охотника и огрызалась на монголов:

— Как по-урусутски зовется эта зверушка?

Охотник ответил:

— А пес! Пустобрех!

Субудай спросил другого:

— Как зовут зверушку?

— Жучка! Тютька!

Субудай спросил третьего охотника, тот сказал:

— Лайка! Охотницкая собачонка.

Субудай покачал головой:

— Трудный язык урусутов. По-монгольски все просто и ясно — одно слово «нохой», и все знают, что это собака. А урусуты — путаники. Каждый называет по-своему. Вот они и не понимают друг друга…

Проходили дни, а от посольства, отправившегося к татарам, все не было вестей. В Рязани стали тревожиться не на шутку. «Что с послами? Почему не шлют гонцов? Скоро ли приедут?»

Княгиня Евпраксеюшка места себе не находила:

— Зачем я отпустила Феодора? Почему не упросила его взять меня с собой? Берегла бы его там.