Василий Ян - Том 3

Поравнялся с ястребом пролетавший мимо большой могучий беркут и говорит ему:

— Неужели тебе не надоест летать все время над аулом, так близко от земли, что тебя легко подобьет стрелой охотник? Полети со мной выше, под облака. Не бойся высоты, ты увидишь, как привольно там летать, как прекрасен мир, когда на него смотришь с вышины, как чудесны голубые дали… Ты увидишь, как за пустынями раскинулось синее море, а на равнинах пасутся дикие козы и медленно проходят караваны…

Послушался ястреб и полетел рядом с беркутом, и они подымались все выше и выше, и вскоре аул показался ястребу величиной с тарелку, а все люди маленькими, как черные мураши.

Страшно было ястребу лететь с могучим беркутом, но он не хотел, чтобы тот считал его трусом, и продолжал подыматься еще выше. Вскоре, однако, страх одолел его, и он стал жаловаться беркуту, что у него закружилась голова.

— Нет, теперь лети! — ответил беркут. — Иначе тебе придется испытать силу моих острых когтей.

Оба хищника взлетели еще выше.

— Что же теперь ты видишь? — спросил беркут.

— Ничего не вижу! — сказал ястреб. — Я боюсь смотреть вниз.

— Для тебя гораздо опаснее летать над домами, чем здесь, в небесном просторе… А я все вижу. Вот там, на горе, пасутся бараны. А среди них сидит пастух и крошит хлеб в чашку молока. А в молоке плавает черный волос…

— Это тебе легко сочинять — сейчас проверить нельзя.

— Почему нельзя! Если не веришь, полетим поближе.

Полетели они к горе и видят, что пастух действительно вытаскивает из чашки с молоком черный волос и неистово ругается. И подивился ястреб зоркости глаз беркута.

— Верно я сказал? Будешь теперь летать со мной под облаками?

— Нет, здесь, над землей, безопаснее.

Взмахнул беркут сильными крыльями и, ничего не сказав, улетел.

Через несколько дней, летая над аулом, ястреб вдруг увидел своего знакомого беркута. На мусорном холме, привязанный веревкой за ногу, нахохлившись, сидел беркут, тоскливо распластав могучие крылья. Вокруг стояли аульные ребята и дразнили сердитую беспомощную птицу, бросая в нее щепки.

Ястреб стал кружиться над беркутом, и дети разбежались.

— Как же ты, могучий царь воздуха, стал игрушкой маленьких детей? Ты, наверное, попал в западню? Но как же ты, видевший с недосягаемой высоты волос в чашке молока, не заметил расставленных силков?

— На все воля Аллаха и собственная неосторожность. Иной переплывает бурные моря, а тонет в колодце. Иной счастливо сражается на войне и погибает дома от укуса тарантула… Человека спасает его воля и настойчивость. А здесь, в неволе, оставаться не могу и не стану… Я добьюсь свободы.

— Тебе отсюда, от человеческой хитрости, не вырваться! Здесь ты найдешь свой конец! — сказал ястреб и улетел.

На другой день ястреб снова пролетал над аулом и спустился проведать беркута. Однако его на холме уже не было. На приколе висел обрывок веревки.

А высоко в небе ястреб увидел черную точку, делавшую широкие круги.

«Все же моя работа вернее и безопаснее», — решил ястреб и стал летать над аулом, отыскивая беспечного, неосторожного цыпленка. Облюбовав себе одного, ястреб камнем упал на него и только что хотел подняться вверх, как на него набросилась курица с взъерошенными перьями и так его теребила, что ястреб не мог от нее вырваться.

Это заметила хозяйка курицы, схватила полено и ударила ястреба, — тот и ноги протянул.

Круживший под облаками беркут своим зорким глазом видел печальный, бесславный конец ястреба. Но что он в это время подумал — точных сведений мы не имеем…

«Чингиз-хан» — первая книга трилогии В. Яна об «ордынских нашествиях». О зарождении се замысла писатель рассказывал: «…Около полувека назад (в конце 1903 года. — М. Я .), пересекая восточный угол Великой персидской соляной пустыни Дешти-Лут, что значит «Лютая пустыня», я был поражен обилием развалин селений и городов. Ехать приходилось по голой, выжженной солнцем безводной пустыне. Изредка попадались кочевья арабов и белуджей, их похожие на распластанные крылья летучих мышей черные шерстяные шатры. По склонам пустынных гор кое-где паслись стада баранов и коз.

Однажды, во время ночлега в степи, подошедший к костру задумчивый седобородый пастух, опираясь на длинный посох, по обыкновению вязал на спицах серый шерстяной чулок, и так объяснил причину множества развалин: «Ты не думай, ференги (иноземец. — М. Я .), что всегда у нас было так пусто и печально. Раньше страна наша была богатой и многолюдной. С гор в ущелья стекали чистые холодные ручьи, орошая посевы и сады счастливых мирных жителей, процветали различные ремесла искусных мастеров… Но через эти земли прошли ненасытные завоеватели и все залили кровью убитых мирных скотоводов и землепашцев. От горя и ужаса напитанная кровью земля сморщилась и высохла. От пролитых слез вдовиц и детей она стала соленой. По этим равнинам промчались воины Искендера Великого, «потрясателя мира» Чингиза, хромого Тимура, хана Бабура, Надир-шаха… Здесь пролегал великий путь переселения народов, теперь здесь дорога скорби и слез…»

Пастух стоял, покачивая головой, возле горящего костра. Его тень, падая на отвесную гладкую скалу, вырисовывалась гигантским силуэтом восточного кочевника в остроконечном шлеме, а посох казался копьем. Я подумал тогда, что. быть может, на этой же скале, некогда, так же отраженные багровым светом костра, вырастали силуэты воинственных «потрясателей» народов Азии…

Тогда у меня впервые зародилась мысль написать роман о нашествии завоевателей, прошедших с победой по землям мирных жителей, оставивших после себя груды развалин и неугасающую ненависть в памяти немногих уцелевших, в котором центральной фигурой стал бы один из таких могущественных восточных деспотов.

Эта мысль меня преследовала много лет, но реальное осуществление она получила только с того момента, когда мои скитания по равнине Вселенной заменились странствиями по страницам бесчисленных книг, собранных в тихих залах Государственной Ленинской библиотеки в Москве».

«…Меня не раз спрашивали, почему из образов великих завоевателей Азии я выбрал именно Чингиз-хана? и как, на чем я построил его образ? Здесь виноват случай… Много лет тому назад в путешествии по Северному Ирану, новый 1904 год мы встретили в пустыне, отметив его наступление залпом из винтовок и скромным пиршеством. Эта новогодняя ночь, морозная и тихая, которой начался год, оказавшийся роковым для России, стала знаменательной и для меня. В эту ночь под утро я увидел странный сон.