Василий Ян - Том 3

— А первой распутницей в этом гареме — твоя греческая царевна? — равнодушно спросил Бату-хан. — Почему же ты не зарубил и ее и хана Нохая?

Орду обратился к китаянке И Ла-хэ, сидевшей у ног молчаливой Юлдуз-Хатун:

— Почтенная китаянка! Не можешь ли ты мне уступить пару подушек? Мне трудно сидеть на этом ханском священном троне.

И Ла-хэ бесшумно принесла и положила ковровые подушки, на которых Орду удобно уселся и продолжал:

— Да, я не зарубил Нохая. Моя вина! Наоборот: я обнял его, когда он через день прискакал ко мне, как безумный, держа в руках лисий колпак и повесив пояс на шею [108] Знак раскаяния и просьбы о прощении. . Он просил меня его зарезать и взять пленницу-гречанку обратно, обещал дать в придачу отборного коня, персидский ковер и двадцать рабов. Он поклялся, что будто бы в тот вечер похищения гречанки был совершенно пьян. Но это все неверно. Он снова шутил. Это меня развеселило. Я даже обнял его и сказал, что охотно дарю ему эту ядовитую змею, колючую фалангу, неукротимую дочь скорпиона. Я пожелал им обоим всяких утех. Так, мы вместе, обнявшись, просидели долго, до утра. Я подливал ему вина, радуясь, что благополучно мог избавиться от этой, всегда беспокойной, всем недовольной, требующей невозможного румийки. Нохай тоже был доволен и всю ночь пел песни.

— А все же, думаешь ли ты, что Нохай принесет пользу в предстоящем походе?

— Хан Нохай, несмотря на юность, обладает острым умом полководца. Вот что он говорил, вот что предлагал… Да что это такое? Этот дерзкий мальчишка уже тут!.. Он ничего не боится и каждый день придумывает что-либо новое.

Все остолбенели. С улицы донеслась песня. Чистый задорный мужской голос пел:

Все ханы шептали:

— Верно! Верно! Прекрасны наши ночные светлячки! Прекрасны наши монгольские девушки!

А голос издалека продолжал:

Все ханы посмотрели друг на друга, покачивая головами, и следили, что будет делать хан Орду. А тот, по привычке соединив концы коротких толстых пальцев, шептал:

— Какое счастье! Какую радость послало мне вечное небо! Теперь я могу, наконец, отдохнуть от забот и тревог, которые мне доставляла эта беспокойная женщина из румского царского рода. Занозы и колючки в моей юрте больше нет!

Голос из темноты снова запел:

Задумчивое лицо Бату-хана осветилось загадочной улыбкой. Прищурив глаза, он пристально стал вглядываться в лицо Юлдуз-Хатун. Та сбросила черное шелковое покрывало, вскочила и ответила ему прямым смелым взглядом черных глаз. Ее бледное лицо, всегда кроткое и покорное, теперь пылало гневом. Она стояла напряженная, подобно натянутой струне, сжав маленькие кулачки.

— Спой ему ответную песню! — тихо и медленно сказал Бату-хан.

— Ему? Такому наглецу и разбойнику? Никогда.

— Спой! Спой и призови его сюда! — настойчиво приказал Бату-хан. — Я хочу его увидеть! Перед собой, здесь!

Высокая китаянка И Ла-хэ склонилась к уху маленькой Юлдуз и что-то стала настойчиво шептать. Юлдуз утвердительно кивнула головой и, взяв дутар, вышла на балкон. Она запела нежным, трогательным голосом. Слова песни отчетливо разносились в тишине заснувшего города:

Вдруг Юлдуз-Хатун вскрикнула, отбежала обратно в комнату и кинулась на грудь И Ла-хэ.

На балкон быстро вскарабкался юноша в хорезмском бархатном колпаке, опушенном лисьим мехом, и в полосатом кафтане, подпоясанном серебряным кушаком. В его лице, очень смуглом, поражал самоуверенный взгляд блестящих черных глаз, высокий лоб и задорная улыбка.

Он стремительно упал на колени, подполз к Бату-хану и почтительно склонился к его ногам. Бату-хан от неожиданности откинулся назад. Все повскакали с мест. Юноша воскликнул:

— За мою дерзость прошу казнить меня, но сперва выслушай, великодушный, милостивый Саин-хан! Я привык разъезжать, имея притороченными к седлу аркан и шелковую лестницу с крюком. Я взобрался к тебе самым прямым и скорым путем только потому, что услышал ласковый призыв. Без таких нежных слов разве я осмелился бы пройти по священным коврам твоего дома? Однако ты оказался в тысячу раз мудрее и проницательнее меня: этой песней, как опытный охотник, ты сам заманил меня сюда, чтобы я понял свой долг…

— Какой?

— Долг монгольского воина — в час великого похода быть в первых рядах твоего войска!

Бату-хан поднял правую бровь и смотрел на юношу недоверчивым взглядом. Нохай четко проговорил:

— Зачисли меня простым воином в самый передовой отряд и прикажи сделать невозможное! — Нохай снова припал лицом к ковру и остался неподвижным.

Бату-хан обратился к хану Орду:

— Почтенный брат, отдаю тебе этого безрассудного. Делай с ним что хочешь.

Орду подошел к юноше, легко поднял его своими, как медвежьи лапы, сильными руками и погладил по щеке:

— Чудак! Шутишь со смертью! Садись здесь в угол и жди, и слушай, что дальше решит сделать с тобой наш любимый Саин-хан.

Бату-хан обратился к своему воспитателю и советнику:

— Мудрый Субудай-багатур! Я уже много раз беседовал с тобой, и вместе мы обдумывали предстоящий поход. И я знаю и помню твои советы. Другие же еще их не знают. Не скажешь ли ты что-либо важное пришедшим сюда моим верным соратником?

Субудай заговорил кратко, отрывисто, голосом хриплым, как рычанье волкодава:

— Мы должны вспомнить заветы и походы «единственного»… По ним учиться… Вспомним, что объявленное им вторжение в Китай нашим степным ханам показалось сперва безумием. Царство Цзиней имело тогда народ в триста тридцать три раза более многочисленный, чем монголы всех родов и племен нашей степи. Войско Цзиней казалось беспредельным лесом. Но сквозь него, по приказу «единственного», стала прорубаться наша бесстрашная конница… Города китайцев имели высокие каменные стены… Неприступные… За ними прятались испуганные жители… Они издали грозили нам большими топорами и мечами и высовывали сделанные из глины и соломы чучела своих страшных богов… И они сами же нам покорно сдавались… Так будет и теперь… Сколько впереди урусов, румийцев, мадьяр, кипчаков, латынцев, франков и других племен? Даже вечно синее небо сразу этого не скажет… Но мы должны помнить и не забывать строгих заветов Священного Правителя, и мы победим. Столицы «вечерних стран» будут опрокидываться, как наши войлочные юрты во время урагана… Наш удар должен быть внезапным и неотразимым… и в том месте, где враг не ожидает… Врага надо обмануть, показать, будто мы его боимся. Крикнуть: «Гар-гар!» (назад, обратно!) и отступить. Затем ударить снова, еще более стремительно и бешено, когда он в глупой радости погонится за нами и расстроит свои ряды. Но зачем я это повторяю? Разве вы сами этого не знаете?