Эмма Орци - Коварство и честь

— Вы, конечно, знаете, гражданка, — сказал Шовелен немного погодя, — кто автор этого… я бы сказал, наглого послания?

Она кивнула.

— Человек, — мирно продолжал он, — известный под именем Алого Первоцвета. Дерзкий авантюрист-англичанин, тот, кого гражданин Робеспьер просил вас завлечь в расставленную нами сеть.

Тереза по-прежнему молчала. И смотрела не на Шовелена, а на клочок бумаги, который вертела в пальцах.

— Совсем недавно в этой комнате вы отказались протянуть нам руку помощи, — не унимался Шовелен.

Тереза опять не ответила. Разгладила таинственное послание, тщательно сложила вчетверо и спрятала на груди. Шовелен терпеливо выжидал. Он привык ждать, и терпение было неотъемлемой частью его характера. Как и оппортунизм.

Тереза сидела на любимом диванчике, подавшись вперед и зажав ладони между коленями. Голова была наклонена, так что лицо оставалось в тени. Часы на каминной полке за ее спиной тикали с настойчивой монотонностью. Где-то в отдалении пробило четверть четвертого. Шовелен поднялся.

— Думаю, мы поняли друг друга, гражданка, — спокойно констатировал он и, довольно вздохнув, добавил: — Уже поздно. В какой час я буду иметь честь встретиться с вами наедине?

— В три дня, — глухо, словно во сне, ответила она. — В это время гражданин Тальен всегда заседает в Конвенте, и больше я никого не приму.

— Я буду в три, — коротко ответил Шовелен.

Тереза не шевельнулась. Шовелен с низким поклоном направился к порогу. Вскоре внизу хлопнула дверь, возвещая о его уходе.

Только потом Тереза ушла к себе.

В то время как вся Европа находилась в смятении из-за кровавого политического переворота, потрясшего основы Франции, этот маленький уголок Англии почти не видел перемен. Гостиница «Приют рыбака» стояла на своем месте, как в последние два века и задолго до того, как троны пошатнулись и прославленные головы пали на эшафотах. Дубовые потолочные, черные от времени балки, огромный очаг, столы и скамьи с высокими спинками казались немыми свидетелями доброго порядка и традиций, как и блестящие оловянные кружки, пенящийся эль, сверкающая, подобно золоту, медь. Все это яснее слов доказывало прочность процветания и спокойной, размеренной жизни.

Мистрис Салли Уайт, как ее теперь называли, по-прежнему твердой, не знающей милосердия рукой правила кухней. Тяжесть этой самой руки, если верить сплетням, частенько испытывал на себе ее муж, мастер Гарри Уайт. Она, как и раньше, царила в хозяйстве отца и побуждала молодых судомоек пошевеливаться и выполнять работу в срок — если не резкими словами, то оплеухами. Но «Приют рыбака» не мог бы существовать без нее. Медные кастрюли не сверкали бы так, а домашний эль не был бы таким вкусным. По крайней мере так казалось верным завсегдатаям мастера Джеллибэнда. Это сильные загорелые руки мистрис Салли отмеряли нужное количество эля с шапкой белой пены определенной высоты. Не ниже и не выше принятого!

— Эй, Салли! Послушай, Салли! Долго мне ждать этого пива? Салли, ломоть твоего домашнего хлеба и сыру, да поскорее!

В этот прекрасный майский день года 1794-го от Рождества Христова крики доносились из длинной, с низкими потолками столовой «Приюта рыбака».

Салли Уайт в изящном муслиновом чепце и юбке, аккуратно приподнятой над точеными щиколотками, порхала из комнаты в комнату, из кухни и снова на кухню, как благожелательная, хотя не слишком хрупкая фея, раздавая подзатыльники и наставления, жаркая, пыхтящая, взволнованная.

Тем временем хозяин, мастер Джеллибэнд, возможно, за эти два года чуть более погрузневший, с чуть откровеннее проглянувшей лысиной, стоял у очага, где, несмотря на теплый солнечный день, пылал огонь, и громко излагал свои взгляды на политическую ситуацию в Европе с самоуверенностью, порожденной полным невежеством и истинно британским пренебрежением к чужеземцам. Мастер Джеллибэнд имел твердое мнение по поводу «этих мясников, прикончивших не только свору «иностранцев», но и короля с королевой, а также всех лордов и леди, которым Англия наконец решила показать что почем».

— И заметьте, мистер Эмпсид, — продолжал он, — как раз вовремя. Будь по-моему, я давно бы преподал им урок! Взорвал бы их прекрасный Париж к чертям собачьим и увез бы бедняжку королеву до того, как эти подлые злодеи отсекли ее хорошенькую головку.

Мистер Хемпсед, сидя в своем почетном углу у очага, не был готов с этим согласиться.

— Я не вмешиваюсь в чужие дела, — проговорил он дрожащим фальцетом, очевидно, желая перебить поток излияний мастера Джеллибэнда. — Как сказано в Писании…

— Держи подальше грязные лапы от моей талии! — пронзительно завопила мистрис Салли Уайт, и звук пощечины разнесся по всему залу, прервав цитату из Писания.

— Салли, Салли! — счел нужным укоризненно воскликнуть мастер Джеллибэнд, которому не нравилось, когда с посетителями обращались подобным образом.

— И что, отец? — парировала Салли, взмахнув каштановыми локонами. — Занимайтесь-ка лучше своей политикой, оставьте в покое мистера Эмпсида с его Писанием и позвольте мне самой разбираться с наглыми олухами! Погоди только! — добавила она, пустив последнюю стрелу в незадачливого ухажера. Если мой Гарри поймает тебя за подобными штучками, наваляет тумаков!

— Салли, — укорил мастер Джеллибэнд, на этот раз еще строже. — Не забудь про милорда Гастингса! Готов его обед?

Напоминание так ошеломило Салли, что она тут же забыла об оскорблении и даже не услышала саркастического смешка, сопровождавшего упоминание имени мужа. Взволнованно вскрикнув, она тут же выскочила из комнаты.

Мистер Хемпсед, не обращая внимания на выразительную сцену, продолжал говорить:

— Я не из тех, кто вмешивается в чужие дела. Сказано в Писании: «Не води дружбу с бесплодным созданием тьмы. Тот, кто совершит грех, — дьявол есмь, и дьявол грешил от начала времен».

В подтверждение своих слов он торжественно кивнул.

Но мастера Джеллибэнда было не так легко переспорить. И уж конечно, не сбить с толку никакими цитатами!

— Что же мистер Эмпсид, — раз вы считаете возможным брать сторону этих гнусных убийц-отступников…

— Я, мастер Джеллибэнд? — запротестовал мистер Хемпсед с энергией, которую позволял его визгливый фальцет. — Я не за них, не за детей мрака…

— За них или не за них… — продолжал мастер Джеллибэнд, ничуть не сбитый с толку. — Слишком многие твердят «пусть себе убивают», но я говорю, что подобные разговоры не к лицу истинным англичанам, ибо только мы, истинные англичане, можем показать иностранцам, что можно делать, а чего нельзя. У нас есть корабли, деньги и солдаты. Мы можем запросто их побить и научить уважать закон! И позвольте сказать вам, мистер Эмпсид, что я готов защищать свое мнение перед любым человеком, который со мной не согласен!