Эмма Орци - Коварство и честь

Катрин Тео пожала плечами.

— О, — сухо обронила она, — для Кабаррюс нет иного закона, кроме собственных капризов. А невеста Тальена почти недосягаема.

— Почти, но не совершенно. Тальен человек влиятельный. Но и Дантон таковым был.

— Но Тальен в отличие от Дантона добродетелен.

— Но он трус. На него легко накинуть узду и вести за собой, как ягненка. Он вернулся из Бордо, пришпиленный к юбкам прекрасной испанки. Ему следовало покорить тамошних людишек огнем и террором, но по ее просьбам он проявил справедливость и даже милосердие. Немного критичнее рассмотреть его умеренные взгляды, акты его непатриотичного милосердия — и могущественный Тальен сам превратится в одного из «подозреваемых».

— И вы думаете, что тогда его прекрасная возлюбленная будет у вас в руках? — с мрачным сарказмом спросила женщина.

— Разумеется, — кивнул он, рассматривая с едкой улыбкой свои руки с длинными пальцами-когтями. — Тем более что Робеспьер, послушавшись совета матушки Тео, сам положит ее мне на ладонь.

Он был так уверен в себе, что Катрин не сочла нужным затевать спор. И снова пожала плечами:

— Ну… если вы довольны…

— Доволен, и очень, — кивнул он, сунув руку в нагрудный карман сюртука. Глаза старой карги жадно сверкнули. Шовелен извлек из кармана пачку банкнот, и Катрин немедленно протянула руку. Но прежде чем отдать деньги, он строго предупредил:

— Помните — молчание. И превыше всего — осмотрительность.

— Положитесь на меня, гражданин, — спокойно заверила предсказательница. — Я не собираюсь распускать язык.

Он не отдал ей деньги, а пренебрежительно швырнул их на стол. Но Катрин Тео было безразлично его презрение. Она спокойно взяла деньги и спрятала их в складках своего просторного одеяния. Но когда Шовелен без единого слова повернулся, чтобы направиться к выходу, она бесцеремонно положила на его плечо костлявую руку.

— И я уверена, что могу положиться на вас, гражданин, — твердо заявила она, — и когда Алый Первоцвет будет пойман…

— Вы получите десять тысяч ливров, — нетерпеливо перебил он, — если мой план с Терезой Кабаррюс удастся. Я всегда держу слово.

— Как и я, — сухо заключила она. — Мы зависим друг от друга, гражданин Шовелен. Вы хотите поймать английского шпиона, я хочу заработать десять тысяч ливров, чтобы уйти на покой и спокойно сажать капусту где-нибудь на солнышке. Так что предоставьте все мне, друг мой. Я не дам покоя великому Робеспьеру, пока он не склонит Терезу вам помочь. Тогда можете использовать ее как считаете нужным. Шайку английских шпионов нужно разоблачить и раздавить. Нельзя, чтобы избраннику Высочайшего угрожала подобная шваль. Десять тысяч ливров, говорите?

И снова, как в присутствии Робеспьера, ее душой, казалось, завладело мистическое возбуждение. Глаза, только сейчас алчно блестевшие, погасли. Морщинистое лицо преобразилось, усохшее тело приобрело величие статуи.

— Я буду служить вам, стоя на коленях, если вы устраните алую опасность, которая нависла над головой избранника Франции.

Но Шовелен, очевидно, был не в настроении слушать сетования старухи, и когда она снова стала впадать в истерический транс, восхваляя Робеспьера, которому слепо поклонялась, он резко отстранил ее руку и, не тратя лишних слов, быстро вышел.

Часа два спустя в приемной хранилища тайн Катрин Тео сидели с полдюжины посетителей. Комната была длинной, узкой и совсем голой, с бесцветными сырыми стенами, и, если не считать грубо сколоченных деревянных скамей, на которых расположились люди, другой мебели не было. Скамьи стояли вдоль стен: единственное окно в конце длинной комнаты было закрыто ставнями, не пропускающими дневного цвета. С потолка свисала поломанная люстра из кованого железа. В ней горела пара высоких сальных свечей, дым от которых причудливыми спиралями поднимался к низкому закопченному потолку.

Люди, сидевшие или лежавшие на скамьях, не разговаривали друг с другом и, казалось, чего-то ждали. Только двое спали, остальные время от времени пробуждались от апатии, встряхивались и устремляли взоры в направлении тяжелой портьеры, но потом вновь впадали в тяжелый ступор, и молчание, странное, мертвенное, воцарялось вновь. Иногда кто-то вздыхал, спящие временами всхрапывали.

Где-то вдали церковный колокол пробил шесть раз.

Через несколько минут портьера поднялась, и в комнату вошла девушка. Она придерживала шаль, туго обтянувшую худенькие плечи. Ножки, видневшиеся из-под грубой шерстяной юбки, были обуты в поношенные башмаки. Мягкие белокурые волосы закрывал белый муслиновый чепец, большие серые глаза были полны слез. Она быстро, не глядя по сторонам, пересекла комнату, двигаясь как во сне.

Ее внезапное появление ни в малейшей степени не потревожило ожидавших. Только один неуклюжий на вид гигант, с длинными, вытянутыми едва ли не на середину комнаты ногами, лениво оглядел девушку.

Прошло еще несколько минут. Дверь за портьерой открылась, и мертвенный голос глухо обронил одно слово:

— Войдите.

Среди посетителей наметилось некоторое оживление. Со скамьи поднялась женщина.

— Моя очередь, полагаю, — мрачно пробормотала она и, заскользив по комнате подобно бестелесному призраку, растворилась за портьерой.

— Вы идете сегодня вечером на ужин братства, гражданин Ланглуа? — спросил гигант после ухода женщины. Говорил он, казалось, с трудом, хрипло, с болезненным усилием. С каждым словом в широченной груди слышался свист.

— Только не я, — откликнулся Ланглуа. — Мне нужно потолковать с матушкой Тео. Жена взяла с меня слово. Она слишком больна, чтобы прийти. Бедняжка верит в заклинания Тео.

— Давайте выйдем, подышим свежим воздухом. Здесь так душно.

В темной дымной комнате действительно было нечем дышать. Гигант прижал к груди руку, стараясь подавить болезненный спазм. Жуткий хриплый кашель сотряс его большое тело. На лбу выступили капли пота. Ланглуа, коротышка с морщинистым лицом, сам выглядевший так, будто стоит одной ногой в могиле, терпеливо переждал, пока кончится приступ, после чего с равнодушием, необычайным в эти смутные времена, заметил:

— Лучше посидеть здесь, чем изнашивать подошвы на булыжниках в этой Богом забытой дыре. И я не хочу пропустить очередь к матушке Тео.

— Придется ждать не менее четырех часов в этой загаженной атмосфере.

— Какой вы аристократ, гражданин Рато! — сухо парировал Ланглуа. — Вечно твердите об атмосфере.

— И вы тоже твердили бы, имей только одно легкое, которым приходится вдыхать эту мерзость, — прохрипел гигант.

— В таком случае, друг мой, идите без меня, — заключил Ланглуа, беспечно пожав узкими плечами. — И если не хотите пропустить свою очередь…