Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Мне кажется, у него есть сын, — прошептал Эсперанс.

— Незаконнорожденный!

— Этот король был счастлив по-своему, а вот уже в его нектар вливают желчь.

— Такого счастья он всегда будет иметь, сколько хочет. После прекрасной Габриэли будет другая.

— Он расстанется с… этой женщиной?

— Его разлучат с нею.

— Но эта бедная брошенная женщина?

— Выйдет опять замуж и с прекрасным приданым.

— Но ведь она уже замужем?

— Как же! Король велел ее развести, она свободна.

— Под каким же предлогом?

Крильон расхохотался.

— Этого бедного де Лианкура, — сказал он, — объявили неспособным продолжать свой благородный род.

— Но, говорят, от первого брака у него было одиннадцать человек детей.

— Тем более причины — сказал судья, чтобы у него их больше не было.

Эсперанс, несмотря на сжатие сердца, не мог удержаться от улыбки при этой шутке.

— Это, однако, правда, — сказал Крильон, — над этим столько смеялись здесь, что я удивляюсь, как я могу еще смеяться. Надеюсь, что я сообщаю вам известия, способные вас развеселить.

— Конечно, — пролепетал молодой человек, сжимая руки, — но, несмотря на всю эту веселость, я вижу несчастного короля и женщину, достойную сожаления.

— О! Король неспособен долго огорчаться, и, если верить придворным слухам, он уже принимает свои меры.

— Чтобы отослать мадам де Лианкур?

— Не называйте ее так. Она маркиза де Монсо после рождения маленького Сезара, чудного ребенка. Ну, я не говорю, чтобы король хотел ее отослать, он любит ее страстно, но развлекается немножко и тут и там. Однако маркиза очень хороша. Ах, как она хороша! Никогда не была она прекраснее!

— Поговорим немножко об этом милом Понти, — с живостью перебил Эсперанс. — Он забыл меня?

— О нет!.. Но с тех пор как вы уехали, негодяй принялся за свои привычки. Он много был на войне, это извинение, потому что с королем война мало кормит солдат. Нет воды для питья.

— Только бы было вино, — сказал Эсперанс.

— О! Понти всегда его находит. Он нашел его и в Артоа. Право, вам следует вступить в гвардейцы, вы сделаете из Понти совершеннейшего субъекта. Он вас любит, он вас боится. Вступите в гвардейцы.

— Пожалуйста, не настаивайте, — кротко сказал Эсперанс, — я решился безвозвратно. Все, что вы мне сказали, удивило меня. Я не люблю двор, я не люблю свет, я имею только одно желание…

— Опять плакать?

— О нет! Это кончено, — весело сказал Эсперанс, — я хочу охотиться в странах очень отдаленных, в странах совершенно новых. Я жду, чтобы Понти воротился. Скоро он воротится?

— Вместе с королем сегодня утром, к десяти часам, к крестинам.

— Очень хорошо. Я обниму друга Понти и тотчас же отправлюсь в путь.

— Мы увидим! — вскричал кавалер. — Что вы отказываетесь от моих денег, еще пусть так, что вы отказываетесь поступить в гвардейцы, принять должность при дворе, еще пусть так, но чтобы вы воротились в изгнание, я это запрещаю вам!

— Кавалер!

— Запрещаю, — сказал Крильон, раздавив сапогом головню, от которой полетели мириады искр, — ваша мать поручила вас мне.

— Однако, если я несчастен…

— Будьте несчастны возле меня. Вы не были плаксой, когда я с вами познакомился, а теперь вы льете воду, как нимфы с превращениями… нет, я укреплю вам фибры.

— Обратите внимание, что я страдал.

— Вы получили удар ножом, это правда; а я получил больше шестидесяти ударов, не считая пуль и мелкой дроби; вы лишились трех литров крови, а я лишился целого бочонка — и смеюсь! Я буду танцевать на крестинах маленького Сезара; мы будем вместе танцевать.

Эсперанс страшно побледнел. К счастью, его лакей, постучавшись в дверь комнаты, робко просунул голову и руку с письмом.

— Это от кого? — закричал кавалер.

— От человека, который справлялся, приехал ли месье Эсперанс, — отвечал лакей.

Эсперанс взял записку, из которой выпал ключ, как только он ее распечатал.

— Это приглашение на бал? — спросил Крильон, увидев изумление на лице молодого человека.

— Это еще страннее, — сказал Эсперанс.

— С вами всегда случается что-нибудь новое, любезный друг, но хорошо ли, по крайней мере, это новое?

— Судите сами.

Крильон прочел вслух:

— «Монсеньор…»

— Только один человек называет меня таким образом, — поспешил сказать Эсперанс, — тот старик, о котором мы говорили.

— Тот, который выплачивает вам двадцать тысяч экю в год; посмотрим его слог. «Монсеньор, так как вы в Париже, самом лучшем местопребывании для такого человека, как вы, я думаю, вы скоро поселитесь в доме, купленном вами на улице Серизе…»

— Вы купили дом? — с удивлением спросил Крильон.

— Кажется, — отвечал Эсперанс, — но продолжайте.

— «…на улице Серизе, на деньги, сбереженные вами в три последние месяца. Надеюсь, что вы сочтете этот дом достойным вас и удостоите одобрить распоряжения, сделанные мной. Вы найдете в шкатулке на камине в вашей спальной документы на владение и другие ключи, положенные туда вашим верным слугой Джульермо».

Кончив читать, Крильон выронил письмо. Эсперанс и он переглянулись.

— Это уж чересчур, — сказал наконец Крильон, — этому верите?

— Верю; почему же не верить? — сказал Эсперанс, вертя в руках ключик.

— В самом деле, почему же? Улица Серизе недалеко отсюда, позади улицы Ледигьер, где у Замета свой отель. Вы знаете, Замет — итальянский капиталист.

— Знаю, — сказал Эсперанс. — Не имеете ли вы желания…

— Посмотреть ваш дом? Сохну от нетерпения…

— Ну пойдемте же, кавалер.

— Шляпу и шпагу! — закричал герой громким голосом. — И в путь!

Улица Серизе примыкала с одной стороны к улице Пти-Мюск, с другой — к фальшивой двери Арсенала, и прорезывала под прямым углом маленькую улицу Ледигьер, в которой Замет, богатый капиталист, выстроил себе отель, славившийся тогда своим великолепием.

Этот квартал, почти забытый ныне, сохранял в 1594 году остатки великолепия и жизни. Королевская площадь отстроилась только десять лет спустя, но тут помнили Турнельский дворец, в котором так долго жила Екатерина Медичи, и множество богатых отелей еще находились в улицах Сен-Поль, Сент-Антоан и в окрестностях Бастилии.

Стало быть, богатый вельможа мог выбрать этот квартал, для того чтобы выстроить себе там жилище. Сады были многочисленны, обширны и насажены старыми деревьями. Чистый воздух, тишина и уединение в двух шагах от городского движения, широкие улицы были блестящими преимуществами в то время, когда мостовая часто проваливалась под ногами прохожих, когда угол стены превращался несколько раз ночью в засаду, где часто пешеход принужден был влезать на тумбу, чтобы не быть раздавленным лошаком.

Эсперанс, войдя с Крильоном на улицу Серизе, приметил там только два дома, довольно скромные, на том конце, который примыкал к Пти-Мюск. Эти дома, уже старые, были оставлены ими без внимания.