Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Это я защищаюсь.

— Ах, Понти! Я не понимаю, объяснись.

— Я хотел ее поцеловать, она сопротивлялась. Вдруг она остановилась и спросила знаком: «Что это у вас под вашим полукафтаном?» Ты знаешь, Эсперанс, что я там скрываю. Она открыла мою грудь и приметила золотой медальон.

Эсперанс сделался серьезен.

— Что это такое? — спрашивали жадные глаза Айюбани, пока я, смеясь, закрывал мой полукафтан.

— А ты смеялся? — холодно сказал Эсперанс.

— Если бы ты видел ее гнев! Она мне сделала знак, что это портрет любовницы. Я смеялся; что это сувенир любви, я расхохотался еще громче. Наконец, она бросилась на меня, как тигрица, чтобы вырвать у меня медальон. Произошла баталия, перемешанная с переговорами.

— За кем осталась победа? — спросил Эсперанс, нахмурив брови.

— Ты серьезно задаешь мне этот вопрос?

— Да.

— Я серьезно буду тебе отвечать. Моя милая Айюбани, — сказал ей, — если вы дотронетесь до этого, я ударю вас по пальчикам, а если вы будете настаивать, то я с вами поссорюсь.

— Она поняла?

— Как нельзя лучше. Она надулась и сделала вид, будто хочет уйти. Но тут-то я хочу тебе доказать преимущество твердости в любви. Айюбани почувствовала, что мое решение неизменно, и не настаивала. Мы расстались лучшими друзьями на свете. Я поклялся ей только, что это ладанка с мощами.

— Понти, — сказал Эсперанс, которого этот смешной рассказ не заставил улыбнуться ни разу. — Возврати мне медальон.

— Что такое?

— Возврати мне, говорю тебе, эту записку. Я нахожу, что она не в безопасности в твоих руках.

— Ты с ума сошел?

— Я в здравом уме; возврати ее мне.

— Точно, Эсперанс, ты мне не доверяешь.

— Это совершенная правда. Мужчина, принадлежащий женщине, не принадлежит себе. Сегодня ты устоял от любопытства Айюбани, завтра ты не устоишь.

— Ты оскорбляешь меня.

— Вовсе нет.

— Эсперанс, это нерассудительно. Как ты хочешь, чтобы эта индианка подозревала записку и ее важность? Она, может быть, не умеет читать и по-индийски.

— Я не верю твоей индианке, я не верю Айюбани, я не верю ничему. Дай мне медальон.

Он произнес эти слова решительным тоном, который оледенил кровь в жилах Понти.

— Притом, — прибавил Эсперанс, — следует бояться не одной твоей любовницы. Ты любишь ужины и пирушки по ночам.

— И вино, не так ли?

— Да, вино.

— Ты меня оскорбляешь! — вскричал Понти со сверкающими глазами. — Разве я пьян в эту минуту? Нет, не правда ли?

— От гнева может быть.

— Непременно от гнева, потому что ваша несправедливость возмущает меня. Ну! если вы желаете отнять ваше доверие от того, кто ему никогда не изменял, от того, кто отдал бы за вас жизнь, будьте довольны.

Он чуть не разорвал свой полукафтан и дрожащею рукой стал искать золотой медальон, спрятанный под его рубашкой. В своих раздраженных усилиях он терзал свою грудь так, что кровь выступила на белом и тонком полотне.

— Только, — прошептал он, стараясь разорвать шелковый шнурок, сдерживавший медальон, — расстанемся!.. Я вам отдам ключ от вашего домика.

Эсперанс был тронут, он видел, как из сердца выступила кровь и из глаз брызнули слезы его друга.

«Я не могу ему объяснить, — думал он, — что эта записка обеспечивает Габриэль еще более меня. Он примет меня за труса, за эгоиста и не поймет. Неужели я должен разойтись со старым другом для опасности, может быть, химерической?»

— Довольно, — сказал он Понти, — довольно, не будем больше говорить об этом; я был не прав, ты добрый и хороший товарищ; застегни твой полукафтан, успокой твои нервы, не раздражайся больше против меня.

Понти оставался в нерешимости и еще дулся, может быть, потому, что он был разбит от волнения. Эсперанс спокойно застегнул полукафтан Понти, пожал ему руки и, дружески улыбнувшись ему, посмотрел на стенные часы, которые уже пробили час отъезда.

— Счастливого успеха и радостной любви! — сказал он Понти, потом сел на лошадь и исчез.

Но между тем он думал: «Сегодня у меня нет времени, но завтра я узнаю, кто такая эта индианка и до какой степени она ревнует к Понти. Сегодня еще предоставим действовать лукавому демону, потому что нельзя поступить иначе, но завтра — о! завтра мне надо быть осторожным. Завтра я просто возьму медальон от Понти и отдам его Крильону».

А Понти думал: «Эсперанс становится своенравен. Слишком большое богатство изменяет характер. Человек, которому все удается, скоро становится несносен. Не доверять Айюбани! Видно, что он избалован придворными дамами, этими злодейками из белой кожи. Не хочу и слышать об этой белой коже. Фи!.. Но вот скоро будет пора отнести мой букет индианке. Так как она послушна моей воле, то я должен быть аккуратен. Бедная милая горлица… желтая!»

Он отправился к домику. Эсперанс и Понти исчезли каждый со своей стороны, когда к Элеоноре, располагавшей выйти, неожиданно явилась Анриэтта. Камеристка не успела доложить о ней, она сама отворила дверь и вошла вслед за служанкой к Элеоноре, которая тихо разговаривала с двумя неизвестными женщинами. Анриэтта быстрым взглядом удостоверилась, что итальянка дает им какие-то интересные наставления. Увидев Анриэтту, Элеонора вдруг остановилась и сконфузилась, несмотря на свое обычное присутствие духа. В голове Анриэтты мелькнула мысль.

— Кончите что вам нужно с этими дамами, — сказала она поспешно. — Я забыла приказать моим людям лучше скрыть мою карету. Я скажу только несколько слов моему лакею и ворочусь.

Она вышла, позвала лакея, доверенного человека Антрагов, и сказала ему:

— Две женщины выйдут из этого дома, одетые так-то и так-то; пойдите за ними и скажите мне, кто они, куда идут и где живут.

Когда лакей ушел, она воротилась со спокойным и развязным видом к итальянке, которая, со своей стороны, отпускала обеих женщин, не показывая ни подозрения, ни беспокойства. Анриэтта поняла, что она назначает им свидание, но часа не могла расслышать.

— Вы мне простите, — сказала Элеонора, — ко мне, как к ворожее, приходят беспрестанно; эти две дамы гадали у меня, и ваше присутствие в минуту объяснения…

— Вас стеснило, может быть?

— Не для меня, а для вас, вы не любите, чтобы вас видели здесь; я полагаю, что вы будете мне благодарны за то, что я сократила совещание, — ловко прибавила итальянка.

— Благодарю, — отвечала Анриэтта, жадное любопытство которой, как искусно ни было скрыто, не укрылось от проницательных глаз Элеоноры.

— Вы пришли сюда в такое время и так поспешно, прибавила итальянка, — не случилось ли чего нового?

— Да. Вы знаете, что герцогиня в своем буживальском доме?

— Знаю.

— Знаете ли вы так же, что он уехал?

Анриэтта обозначала таким образом того, кого она не смела назвать Эсперансом.