Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— А мы разве у врагов? — слабым голосом спросил Эсперанс.

— Это никогда неизвестно, если находишься у католических монахов, — сказал Крильон. — Только не надо забывать глядеть на фасад дома. Там виден крест, не правда ли?

— Да, — отвечал Понти.

— Это значит, что мы находимся в доме Господнем. Мир и доброжелательство — вот вам приказ.

Крильон взял прекрасную руку Эсперанса, нежно пожал ее и сказал твердым голосом:

— Теперь я стану думать, как отмстить за вас, преступление стоит того.

— Отмстить за меня…

— Как вы удивляетесь! Девушка, что ли, вы? А как же! Разбойник поджидает вас у стены, ранит вас ножом… убивает, потому что вы бы умерли, если бы вас не унесли, и вы не хотите, чтобы я называл это преступлением?

— Я думаю, что это дело касается меня, и когда я выздоровею…

— Вы сведете меня с ума! Но я не хочу говорить так громко. Дело касается вас! Это что значит?

— Что я заплачу ударом шпаги за удар ножа.

— Если бы я это знал, я, пожалуй, оставил бы вас валяться, как паршивую лошадь. Это что за понятия? Шпагу вместо ножа? Вам драться с убийцей? Я вам это запрещаю!

— Надо рассмотреть все обстоятельства. Этот ла Раме, может быть, был вызван…

— Вызван молодым человеком, который ехал глазеть на балкон? Вызван! Но зачем же тогда прятаться за стеной?

— Я повторяю, что подробности, может быть, были не таковы.

Крильон с живостью обернулся к Понти.

— Ты, стало быть, мне солгал?

— Я этого не говорю, — прибавил Эсперанс.

— Да, да! Подробности верны, — вскричал Понти с ожесточением, — это убийство! Со всякими страшными обстоятельствами, от которых волосы станут дыбом на голове христианина.

Побежденный Эсперанс молчал.

— Ты согласен со мной. Это хорошо. Я поеду в Сен-Жермен. Я расскажу королю обо всем. Король любит истории. Это его заинтересует. Я постараюсь рассказать ее подробно.

— По крайней мере окажите мне одну милость, — сказал Эсперанс умоляющим голосом.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы будете просить пощады этим негодяйкам.

— Не называйте имен!

— Злодейкам, которые есть первая причина всего зла, которые, может быть, сами не чужды этому преступлению!

— Преступлению!.. Очень хорошо, — сказал Понти, потирая руки.

— Засада! Я утверждаю, что это была засада! — продолжал Крильон, все больше раздражаясь.

— Да, засада!.. — сказал обрадованный Понти.

— И вы просите, чтобы щадили подобных тварей после того, что я рассказал вам про них!

— Сделайте милость, — сказал Эсперанс, — прошу вас: не заводите мое мщение дальше, чем хочу я сам.

— Почему же и нет? Каждый день слабое сердце прощает, но правосудие не простит.

— Правосудие, прекрасно! — сказал Понти.

— Каждый день такой добрый христианин, как вы, прощает своему убийце, а палач не простит!

— Палач, прекрасно! — закричал Понти, подпрыгнув от радости.

Эсперанс сложил руки, глаза его помутились. Усилие, которое он делал, чтобы умолять, утомило его. Он наклонил голову, как бы лишаясь чувств. Испуганный Крильон обнял его, оживленно принялся ласкать, как ребенка.

— Не будем говорить о женщинах, — сказал он, — вы их защищаете, вы им прощаете, пусть так! Об них не будет речи.

— Никому? — прошептал Эсперанс.

— Даже королю. Довольны ли вы?

— Благодарю, — слабым голосом сказал раненый со вздохом нежной признательности.

— Я надеюсь, что вы делаете из меня что хотите, — продолжал Крильон. — Итак, женщины устранены, их можно найти после. А мужчина — другое дело, его я вам не уступлю; я пошлю за ним, когда ворочусь в Сен-Жермен.

Эсперанс хотел сделать знак.

— А! Не будем спорить, — сказал Крильон, — ни слова более, я вас понимаю. Вы желаете потушить это дело, вы боитесь шума уголовного процесса против убийцы, вы боитесь его признаний?

Утомленный Эсперанс отвечал «да» движением головы.

— У нас не будет ни судей, ни писарей, — прибавил Крильон. — Мы не будем производить следствия, я сам тайно устрою это ла Раме. Понти, вели оседлать свою лошадь. Кстати, что сделалось с бедной лошадью Эсперанса?

— Моя бедная Диана! — прошептал раненый.

— Вероятно, она осталась привязанной к дереву, где я видел ее вчера, — сказал Понти.

— Там, где убивают, могут и красть. Но за лошадь заплатят так же, как и за удар ножом. Прощайте, Эсперанс, мужайтесь, не думайте ни о чем, кроме меня. Лошадь, Понти!

Гвардеец побежал, но наткнулся на пороге на женевьевца, который входил с письмом в руке.

— К месье де Крильону, — сказал монах.

— Что это такое? Почему узнали, что я здесь? — с удивлением спросил Крильон.

— Какой-то незнакомец отдал эту записку брату-привратнику, к кавалеру де Крильону, — отвечал монах.

Крильон взял письмо и поспешно сжал его в руке, как только узнал почерк.

«Король здесь! — подумал он с беспокойством, — что такое случилось?»

Он с жадностью прочел. Лоб его тотчас прояснился.

— Очень хорошо, — сказал он Понти со спокойным видом, — я не поеду. Попросите у приора, — обратился он к монаху, — позволения войти в монастырь одному моему другу, который нечаянно узнал, что я здесь, и хочет сообщить мне что-то важное.

— Я не могу идти к приору, — отвечал монах, — но я обращусь к брату говорящему.

— К брату говорящему? — с удивлением сказал Крильон, потому что это странное название всегда производило свое действие.

— Он один имеет сношения с нашим приором, и он один может передать ему вашу просьбу.

— Что это за говорящий брат? — спросил Крильон Понти, когда монах вышел. — Вы знаете?

— Нет, — отвечал гвардеец. Оба посмотрели на Эсперанса.

— И я не знаю, — прошептал он.

Монах почти тотчас воротился.

— Как скоро! — вскричал кавалер.

— Келья брата говорящего в двух шагах от этой комнаты, — отвечал монах, — и достойный брат сказал, что он немедленно пойдет просить позволения у приора. Вот он смотрит в окно, выходящее на большой двор. Без сомнения, он видит незнакомца, который ждет вас у ворот, и долго не заставит его ждать.

«Надо мне посмотреть, что это за говорящий брат», — подумал Крильон и наклонился взглянуть на человека, на которого ему указывали.

— Какой он высокий! Какой худощавый!

— Достойный брат действительно иногда бывает очень высок, — отвечал женевьевец.

— Как — иногда? — спросил Крильон. — Разве он иногда бывает мал?

— Когда сгибается.

Крильон недоверчиво посмотрел на женевьевца и подумал, что он насмехается над ним.

— Это случается со всеми, — сказал он, — и я тоже, когда согнусь, бываю не так высок, как в то время, когда держусь прямо. Вы не сообщаете мне ничего нового, брат мой.

Женевьевец отвечал чрезвычайно кротко:

— Никто не походит на брата говорящего; у него часто бывает подагра, которая сгибает его надвое, и тогда он делается так мал, как ребенок. В дни здоровые он выпрямляется и чуть не достает до потолка.