Юлия Крен - Дочь викинга

– Что же с вами случилось? – спросила сестра-наместница.

Мать настоятельница покачала головой. Она и так уже сказала слишком много. Нельзя было даже подумать о том, чтобы выложить всю правду.

Тогда смятение сменится отвращением, а гул в зале – неловким молчанием.

Тут все действительно замолчали – и на этот раз дело было не только в напряжении в трапезной. Сестры оцепенели от ужаса.

Из-за гула мать-настоятельница не услышала, что происходит у нее за спиной, но именно туда смотрели все монахини.

Повернувшись, она увидела Арвида. Юноша находился в помещении, куда нельзя было входить никому, кроме сестер.

Большинство монахинь слышали о присутствии в стенах монастыря мужчины, но не видели его собственными глазами и теперь уставились на мальчика, словно это было какое-то чудовище.

И хотя никто из них не отважился произнести ни слова, мать настоятельница подняла руку и медленно пошла навстречу Аренду. Смотреть на него было для нее большим испытанием. Как выдержать ей такое, да еще на глазах у других сестер, да еще в стенах монастыря? Но она знала, что не имеет права проявлять смятение – ради сестер и ради него самого.

Аббатиса мотнула головой, приказывая Аренду выйти во двор. К счастью, юноша повиновался беспрекословно. Оставив монахинь в трапезной, настоятельница вышла за дверь.

– Простите, – смущенно пробормотал Аренд. – Я не хотел вам помешать. Просто я думал…

Он был бледен, и мать настоятельница не знала, что тому причиной – его рана или же смятение сестер, которое он, конечно же, не мог объяснить.

– Я объявила о том, что оставляю свой пост, – поспешно произнесла она, чтобы не подвергать его волнению. – Я больше не могу быть настоятельницей этого монастыря.

Было намного легче сказать об этом ему, чем сестрам. Только Аренд знал, почему она так поступает. Почему она вынуждена так поступить. Он поймет ее.

Но когда мать настоятельница подняла голову, она увидела, что мальчик побледнел еще сильнее. Сейчас его лицо казалось детским.

– Но почему? – Он был в таком же ужасе, как и монахини.

– Ну ты же знаешь! Я больше не могу жить тут… во лжи.

– Во лжи?

В душе настоятельницы забрезжила тень сомнения.

– Ты не знаешь? – изумленно переспросила она. – Но ты же сказал, что тебе известна правда!

– Правда о том, что во мне течет кровь не только франков, но и язычников-северян. Но при чем тут вы? Почему вы уходите со своего поста?

Мир пошатнулся. Ее слова, сказанные сестре-наместнице, еще раз подтвердились: не так просто отличить добро от зла. Иногда тебе кажется, что ты поступаешь правильно, а на самом деле ошибаешься. Да, этот юноша знал часть правды. Но не всю правду.

Проснувшись, Эгидия поняла, что озябла, но она привыкла к холоду с детства, с тех пор когда жила в монастыре. Несмотря на холод, девушка поняла, что прекрасно отдохнула. Никто не разбудил ее затемно, чтобы она помолилась или выполнила какое-то поручение. Нет, ей позволили спать, сколько ей вздумается, и молилась ли она, никого не интересовало. Ее единственной обязанностью было изображать дочь королевы, Гизелу. И это было прекрасно.

Эгидия провела ладонями по мягкому меху, которым она укрывалась, и вдохнула соблазнительные ароматы свежей каши, поджаристого хлеба и топленого масла, исходившие от блюд на подносе, принесенном служанкой. Какое значение имеет то, что она утратила собственное имя, если можно наслаждаться роскошной жизнью? Какое значение имеет ее страх перед Роллоном и норманнами, если можно жить во дворце епископа? Какое значение имеет…

– Гизела! – вдруг в ужасе вскинулась она. – То есть… Эгидия! Моя служанка! Где она?

Девушка, которая принесла ей завтрак, остановилась у двери и удивленно уставилась на свою госпожу.

– Ты меня понимаешь? – Эгидия села в постели. – Ты говоришь на моем языке? Где Эгидия?

Служанка вернулась к кровати.

– Она… исчезла. – Девушке явно не терпелось пересказать новую сплетню.

Эгидия вздрогнула. Конечно, она была рада тому, что ее служанка говорит по-франкски, но слова девушки повергли ее в ужас.

– Ее отвели в кухню, – с заговорщическим видом рассказывала служанка. – Похоже, она спуталась с каким-то слугой… а потом ее бросили в темницу. Оттуда она сбежала.

Мягкая постель вдруг показалась Эгидии твердой. От страха девушка похолодела. Сейчас она боялась не Роллона, а Фредегарды, поручившей ей присматривать за принцессой. По словам Фредегарды, Гизела должна была несколько дней провести вместе с ней, а потом Эгидии следовало выразить желание отправить свою служанку обратно в королевство франков. Мол, девочка не приспособлена к жизни на чужбине и потому только мешает, а вовсе не помогает. Вот что она должна была сказать.

– Куда она… подевалась? – взволнованно спросила Эгидия.

Служанка пожала плечами.

– Она покинула Руан, – со зловещим видом произнесла она, словно по ту сторону городской стены никто не мог избежать смерти.

Именно этого Эгидия и боялась. Даже если Гизела все еще жива, она не сможет сама добраться до Лана! Нельзя позволить Фредегарде ждать возвращения дочери. Не получив весточку из Руана, фаворитка короля запаникует, примется искать Гизелу, и, если не останется иного выхода, ей придется признаться в обмане.

Неизвестно, спасет ли это Гизелу. Как бы то ни было, Эгидия больше не сможет спать, укрываясь мягким мехом, не сможет лакомиться хрустящим хлебом. Ей вновь придется жить в Лане при дворе. Никто не возьмет ее замуж, и до конца жизни ей придется служить наложнице короля. Конечно, Эгидия не выполняла грязную работу, она лишь ткала ткань для платьев и расчесывала Фредегарде косы. Но ей приходилось служить. А тут служили ей.

Девушка, которая принесла завтрак, спросила, не хочет ли госпожа одеться. Да, Эгидия хотела, чтобы ее одевали, хотела носить роскошные наряды и украшения. И она больше не хотела прислуживать. Никогда в жизни.

– Мне… мне нужно поговорить с епископом, – прошептала она. – Я желаю обратиться к нему с просьбой. Надеюсь, он разрешит мне написать письмо моей матери. Я хочу заверить ее в том, что у меня все в порядке.

«Нельзя, чтобы Фредегарда узнала правду», – вот уже в который раз подумала Эгидия. Она сама напишет письмо. И запечатает его еще до того, как кто-то его прочитает.

Небо на востоке утратило розовый оттенок, стало серым. Солнце уже взобралось на небосклон, но подъем лишил его сил, и потому мир вокруг потускнел. Этот мир был необъятен.

Когда открылись городские ворота (Гизела не понимала, как ее спутница их нашла), они первыми вышли навстречу утру. Принцесса не знала, правильно ли она поступает. Она полностью покорилась воле незнакомки. Едва выйдя за городскую стену, девушки бросились бежать – все быстрее, все дальше от людей, которые могли бы их узнать.