Юлия Крен - Дочь викинга

Днем Руне было жарко под палящим солнцем, ночью же ее трясло от холода. Мужчины спали по двое под одной накидкой, так хоть немного можно было согреться. Ингунн пригласила Руну забраться к ней под одеяло, и в первую ночь девушка отказалась. На следующий день она согласилась – не столько из-за холода, сколько из жалости к стучащей зубами девчушке. Ингунн была не виновата в том, что так сложилась ее судьба, к тому же приятно было обнять кого-то ночью, услышать чье-то дыхание, почувствовать, что ты не одна в этом мире.

Рядом с Ингунн Руна провалилась в глубокий сон без кошмаров – кошмаров, мучивших ее все эти ночи. В этих снах бабушка медленно поднималась на ноги, изо рта у нее текла кровь. Азрун вопила, и ее вопль был похож на крик коровы перед смертью.

Отец старался держаться от Руны подальше, особенно с того дня, как девушка обрезала волосы. Она думала, что он будет молчать до тех пор, пока они не доберутся до Нормандии, но однажды вечером Рунольфр вошел в трюм. Он махнул рукой, приказывая Ингунн выйти. Руне хотелось удержать ее, ведь она уже знала, что Ингунн панически боится мужчин, и больше всех – Тира. Но прежде чем она успела что-то сказать, Ингунн выполнила приказ Рунольфра.

Отец тяжело опустился рядом с Руной. За время плаванья она не только не разговаривала с ним, но и не смотрела на него. Но тут, в трюме, деваться было некуда, и она невольно окинула Рунольфра взглядом. У него немного отросла борода, да и волосы на затылке стали длиннее. Они пропитались солью и топорщились, как и ее черные кудри. Кожаная накидка липла к рукам, губы потрескались, лицо обветрилось, покраснело. Синеватые прожилки на носу свидетельствовали о том, что в последние дни отец много пил – да и сейчас он был нетрезв.

– Вот! – воскликнул Рунольфр, швыряя под ноги дочери бурдюк с вином.

Вино забулькало – бурдюк покачивался, повинуясь движению волн. Красные капли, выступившие на нем, напоминали кровь.

– Выпей, девочка моя! Это пойдет тебе на пользу! – Рунольфр поднял руки, словно пытаясь показать Руне, что силком вольет в нее вино, если она откажется.

Только тогда Руна заговорила с ним.

– Ты хочешь ударить меня? – холодно спросила она. – Так, как ударил бабушку? Может, ты и меня хочешь убить?

Рунольфр опустил руки и закрыл глаза, словно силы покинули его. Казалось, что рядом с ней сидит не живой человек из плоти и крови, а обмякший бурдюк с вином.

– Ты же моя Руна, дочь Эзы. Разве я мог бы причинить тебе вред? – в его голосе звучало отчаяние.

Руна сумела подавить в себе сочувствие к нему, но в этот момент в ее сознании вспыхнуло воспоминание.

Она совсем маленькая, сидит на коленях отца, треплет его бороду, густую, мягкую. Она слышит его голос, радостный, сильный голос. И пение мамы. Да, потом с ней возилась бабушка, но в первые годы жизни это делала Эза. Мама рассказывала Руне истории о богах и героях. Это было так давно…

– Я мечтаю о том, чтобы у тебя была хорошая жизнь, – пробормотал Рунольфр.

– Тогда отвези меня обратно. – Руна хотела, чтобы в ее голосе слышалась решимость, но ее слова прозвучали скорее как мольба.

– Уже слишком поздно, Руна. Да и пойми наконец, там, на севере королевства франков, ждет нас наше будущее.

– Это не мое будущее! – выпалила она.

Руна хотела сказать что-то еще, но поняла, что упрямством она ничего не добьется. Поняла она и то, что и злость ее, и горечь испарились. Девушка придвинулась к отцу и опустила узенькую ладонь на его ручищу.

– Пожалуйста, отец. – Руна заглянула ему в глаза. – Если тебе не все равно, что со мной будет, верни меня на родину!

Рунольфр беспомощно уставился на дочь. Он поник, безвольно опустив плечи, Руна же чувствовала, как напряглась каждая жилка в ее теле.

– Прошу тебя, папа, – повторила она. – Верни меня домой.

Он посмотрел на нее остекленевшим взглядом. Его лицо и прежде было красноватым, теперь же на коже проступили багровые пятна. Рыгнув, Рунольфр повалился набок. Руна подумала, что он захрапит, но вместо этого отец принялся что-то бормотать.

– Слишком поздно. Мы выпустили ворона, и он принес нам зеленую веточку в клюве. Впереди уже виден берег. Берег твоей новой родины. – Он ткнул пальцем. Но Руна не стала смотреть туда.

«Это не моя родина», – хотела сказать она, но тут рука отца задрожала, сжалась в кулак.

Рунольфр охнул от неожиданной боли, затем закричал, заревел, как олень, зовущий самку.

Вскочив, Руна ударилась головой о низкий потолок.

– Папа!

Его лицо еще больше побагровело, налилось кровью, и казалось, что кожа вот-вот лопнет. Глаза чуть не вылезли из орбит.

– Отец, что с тобой?

Рунольфр замолотил кулаком по груди, словно там притаился дикий зверь, которого ему непременно нужно было убить, чтобы выжить самому. Но зверь не давался, он кружил в груди, и каждое его движение отзывалось болью. Рунольфр отчаянно ловил губами воздух. Из багрового его лицо сделалось синим.

– Руна…

Он хотел сказать что-то еще, но его слова заглушил хрип. На губах выступила белая пена. Тело Рунольфра сотрясали судороги.

И вдруг все кончилось. Руки отца бессильно упали. Он не шевелился. Жизнь покинула его тучное тело.

Руна, склонившись над отцом, не услышала, как в комнату вошел Тир. Ступая беззвучно и мягко, точно дикая кошка, он прокрался в трюм и присел рядом с девушкой. Только тогда она заметила его. Сейчас глаза Тира были уже не серыми, а желтыми.

– Так быстро? – прошептал он, наклоняясь к Рунольфру. На его лице не было и тени ужаса, только любопытство.

Руна, не понимая, что происходит, смотрела на Тира. Какое-то время она молча сидела рядом с ним, и тут ее осенило. Тир не удивлен, что ее отец мертв. Он ожидал смерти Рунольфра.

Но вслух девушка ничего не сказала.

Видя, что Руна не суетится и не паникует, Тир тоже не торопился. Он медленно протянул руку за пустым бурдюком и вдохнул запах вина, словно принюхиваясь к аромату весенних цветов.

– Я не знал, хватит ли этого, – произнес он. – Конечно, лучше больше, чем меньше, ведь мертвее мертвого не будешь. Но вот если бы не хватило… Да, тогда у меня были бы неприятности. – Он рассмеялся.

– Что… Что…

Эта комната еще никогда не казалась Руне такой маленькой и узкой, как в это мгновение. Ей привиделось, что стены сжимаются, а потолок опускается и ее вот-вот раздавит. Но она была еще жива. А отец – мертв.

– Ты отравил его, – выдавила девушка.

Тир, доброжелательно улыбаясь, пожал плечами.

– Я… я… я чуть было не отхлебнула этого вина!

Она тут же пожалела о сказанном. Только что она не могла выдавить из себя ни звука, слова застревали у нее в горле, а теперь они рвались наружу, показывая, сколько наивности и невинности в ее душе.

– Да, именно в этом и состоял мой план, – пробормотал Тир.