Александр Холин - Екклесиаст

Граф опять взмахнул рукой, словно в ней была зажата дирижёрская палочка – что поделать, одни из бороды волоски выдирают, другие – руками размахивают. Тут синяя западная дверь заскрипела, будто давно не открывалась, но ржавые петли подчинились приказу Сен-Жермена. За дверью виден был какой-то стадион, правда, несколько диковинный и не такой большой, как нынешние. В сопровождении графа я вошёл в дверь, однако мой провожатый остался внутри зала свиданий. Сказал только:

– Помните ли вы Иисусову молитву? Произнесите вслух, коли захотите сюда вернуться. Я думаю, первое приключение подскажет вам одно из направлений жизненных путей. Что поделать, без этого никак нельзя. Опыт есть опыт.

Он захлопнул за мной скрипучую железную створку, а я так и остался стоять, боясь, что привлеку нежелательное внимание топчущихся неподалеку стражников по поводу своей одежды: на мне были джинсы, кроссовки и ярко-красного цвета рубашка. Она, видимо, меня и выручила, потому что ни головного капюшона, ни кожаных штанов, которые обтягивали ноги у большинства присутствующих, мне взять было неоткуда. Совсем рядом прохаживался ещё один стражник, вооружённый коротким мечом и копьём. Фигура инородного одинокого человека всё же заинтересовала его.

– Англичане вон там, у того шатра, – махнул он рукой, затянутой в кольчужную рукавицу.

Я послушался и стал пробираться среди стоящей по обочинам стадиона толпящейся публики. С трёх сторон площадь окружали многоступенчатые трибуны, места на которых полагались, видимо, горожанам, имеющим луидор-другой за позволение разместиться каждому уважаемому среди очень уважаемых и поближе к августейшим особам.

Мне туда было не надо. Показавший дорогу стражник, посоветовал отыскать англичан. Значит, в этих краях я мог сойти за какого-нибудь йомена или же наёмника английской породы. Тем более, что ирландская и шотландская гвардии во все века числились в наймитах у доблестных французов. Это было уже хорошо, потому что объяснить кто я и откуда не смог бы никому. В лучшем случае, наградой таким оправданиям и пояснениям мог стать яркий лучезарный костёр на городской площади. Французам не привыкать сжигать, кого попало ради простого любопытства или чтобы врагам и колдунам неповадно было. Недаром же всего сто лет назад они предали огню Жанну д’Арк, спасшую родину от столетней войны с англичанами, то есть с «моими предками», раз я попал в английскую команду.

Возле разноцветного в красную и зелёную полоску шатра собралось множество разношерстных воинов. У некоторых поверх кольчуг красовались на плечах лёгкие камзолы с капюшонами ярко-жёлтой, либо ядовито-красной раскраски. Это меня устраивало больше всего. Никто не обратит внимания на мою странную нездешнюю одежду.

Шатровый стражник, также одетый в разухабистую красно-зелёную накидку поверх кольчужных лат, сказал, что они англичане. Самое интересное, их диковинное лопотание, как и французское, я понимал так же свободно, как и слова заговорившего со мной воина. Отныне языковой барьер сломан для меня. Вероятно, это подарок графа или просто его же завлекалочка?

Недалеко от этого места виднелись крепостные стены какого-то города. Из его ворот то и дело появлялись либо пешие, либо конные, спешащие на ристалище, где перед центральной трибуной был воздвигнут не слишком высокий забор. Вероятно, для участников турнира. А на самой трибуне уже собирались именитые гости. Под лёгким балдахином виднелся походный трон для августейших особ. Все ложи на том ярусе были обтянуты малиновым бархатом, чередующимся кое-где с желто-зелёными клиньями. Странно, среди знати эти цвета пользовались популярностью. Значит, я тоже каким-то боком по раскраске одежды причисляюсь к сильным мира сего, только нездешнего государства и рода-племени.

– Так оно и есть, – прозвучал чей-то насмешливый голос. – Вы, как настоящий мужчина, угадали по расцветкам одежды вкусы, стиль и способ выделить себя из безликой толпы.

Рядом со мной остановился человек в чёрном атласном кафтане увенчанным перелинчатым воротом. Голову представительного месье украшала не маленьких размеров беретка, прикрывающая левое ухо, с приколотым к ней бриллиантовой пряжкой страусовым пером. Такие же бриллиантовые пряжки, только покрупнее, сверкали на башмаках господина.

– Так оно и есть, – повторил он. – Богатые мужчины могут задавать модельную одежду для всей Франции. Женщинам же у нас отводится роль благосклонно или не очень благосклонно относиться к мужской половине. Через некоторое время наши века будут пренебрежительно величать «так себе, средними» и только.

– Но откуда вы знаете меня?

– Я знаю дверь, через которую вы явились, – грациозно поклонился незнакомец. – Не составит большого труда вычислить, кто вам посоветовал встретиться со мной. Тем более, что такой замысловатой одежды не придумали ещё заносчивые саксы.

– Значит, вы…

– Да. Мишель Нострадамус, – опять поклонился случайный знакомец. – Вам никак не помешает быть у истоков славы Проповедника.

– Именно это сейчас ожидается?

– Увидим, – Мишель жестом показал на два свободных места среди англицких модников. Мало того, что все англичане сплошь были разукрашены разноцветной кожей, особое внимание они вызывали у окружающих ещё тем, что к гульфикам каждого были прикреплены разноцветные бантики-завлекалочки. Видимо в новой накатившей волне моды существовало поверье, что чем больше на гульфике бантиков, тем большее количество дам клюнет на такую откровенную наживку. Кто знает, может, они и правы, – у каждого рыбака своя наживка.

– Вы правы по поводу наживок, – усмехнулся Мишель. – У нас во Франции этому придают особое внимание и предпочтение. Чем больше бантиков прикреплено на гульфик, тем больше дам совратил прикрепивший эти бантики. Чем разноцветней они, тем агрессивней мужчина ведёт себя в постели.

– Прямо с такой дикой откровенностью сообщать это всем окружающим? – не поверил я. – Зачем? Ведь сексуальное сближение – это в какой-то мере завещанное Богом таинство. Зачем же посвящать в постельные подвиги всех окружающих?

– Ну, вы, любезный друг, напоминаете сейчас иностранца, прибывшего из страны, где люди размножаются только почкованием, а секс, любовные страсти и даже поцелуи отменены власть имущими. Не стыдно?

Мне стало стыдно. Причём, не только за себя, но и за власть имущих россиян. Ведь я действительно заявился сюда из страны, где секс находился под запретом целых семьдесят с лишком лет, а то, что вождь всех времён и народов скончался от сифилиса, держалось в строжайшей тайне, за разглашение которой светили магаданским солнцем сибирские просторы. Но признаваться в этом и вдаваться в политику, тем более ещё не свершившуюся, мне не хотелось. Необходимо выбрать более удобный и лояльный путь для общения в исторических эпохах или просто на спиралях времени.