Александр Холин - Екклесиаст

Со снами, в общем-то, понятно, с Екклесиастом тоже – он, скорее всего, ещё не раз и не два будет доставать меня в подлунном. У каждого Проповедника в отличие от обыкновенного человека есть своя какая-то истина, свой критерий. Но я-то Екклесиасту зачем? Этот вопрос не оставлял меня и свербил в сознании будто деревенский сверчок за печкой.

Если бы я раньше участвовал, скажем, в каких-нибудь мистериях или был бы одним из посвящённых мастодонтов, то есть масонов, тогда понятно, мол, человек жаждет власти, желает безоговорочно подчинить себе всех ближних, дальних и так далее. Как же после этого не научить его проповедничеству? Ведь любая власть, любые законы изобретены далеко не Богом и даже не Проповедниками, а их прилежными усидчивыми учениками. Возможно, что Екклесиаст просто хотел поделиться со мной известностью или же научить, как добиваться этого в подлунном. Но зачем мне известность? Я просто умею делиться догоняющими меня мыслями с теми, кому это близко, кто это понимает, вот и всё. Никогда не стоит человеку навязывать свои беспочвенные идеи или соображения, какими бы они тебе ни казались гениальными.

Как знать, пойму ли я Истину Екклесиаста? Сумею ли донести куда надо? А куда надо?! В нашем государстве давно уже существует общенародное правило: сообщить что надо, куда надо, а кто надо разберётся в чём не надо, то есть наоборот. Тьфу, чёрт, совсем запутался в языке своём и ругаюсь не ко времени.

Всё! Проехали! Ни к чему на пустые соображения время тратить! Это пошло, бессмысленно и глупо. Просто, раз на дворе Пасха, не мешало бы в православный храм сходить. Праздник всё-таки. А от моего дома недалеко на Арбате Иерусалимское подворье – как раз кстати.

Я всегда был лёгок на подъём и тут же отправился через Дорогомиловский пешеходный мост в сторону Плющихи, а там и до храма рукой подать. Пешком тоже иногда недурно пройтись, особенно на Пасху. Народ этому празднику искренне радуется, потому что праздник действительно настоящий, радостный, чистый, солнечный. Даже всяким там рогатым и нечистым выпало сегодня порадоваться Воскресению Христову! Пасха всё-таки – не вальпургиева свистопляска, которая радует только искателей допинга или адреналина. Люди на улицах города действительно выглядели радостными, с весёлыми улыбками на лицах, а насильно радоваться никого не заставишь.

Кучка зевак на Старом Арбате благоговейно внимала самостийным арбатским поэтам, перемежающим чтение стихов подгитарными песнями и даже беззлобными анекдотами. Вероятно, что б не так тоскливо было слушать витиеватые поэтические изыски арбатских гениев. А когда один из этих забавников начал обходить собравшихся с шапкой, дабы изъять какую ни есть дань, толпа заметно убавилась. Но всё же в шапку сыпались железные и бумажные жизненно необходимые дензнаки, а, значит, кому-то нравились такие самостийные чтения. На Руси всегда уважали и привечали скоморохов. Что ж такого, ежели русские традиции возвращаются на круги своя? На то мы и русичи – бесшабашная весёлая, но в то же время мудрая скоморошья душа.

Собственно, каждый зарабатывает, как может «в наше трудное время американских кризисных ситуаций».

Потасканный штамп я употребил специально, потому что не бывает трудных времён и неразрешимых задач, если человеки не создают их сами себе. Вот и эти уличные артисты, чем они плохи, ведь многие останавливаются, слушают, подхохатывают? Значит, народу нравится.

Достаточно вспомнить хотя бы Эдит Пиаф, ставшую ныне французским знаменем женщины. Или нашего Высоцкого, которому отгрохали сейчас кучу памятников. А они ему нужны? Владимир Семёнович пел когда-то, мол, не поставят мне памятник в сквере, где-нибудь у Покровских ворот… Именно там коммунистические дермократы и воздвигли ему памятник. Но уже мёртвому. При жизни даже ни одной книжки издать не могли: не положено, дескать, потому что не покладено. Интересно, кто и в какой гроб пытался «положить» стихи великого русского поэта?

А Эдит Пиаф нужна любовь нынешних французов? Она, насколько помнится, чуть не с голоду подыхала, рассталась с мужем и получила признание, но… после похорон. Тот же Высоцкий, предвидя такой летальный исход, спел как-то: «Не скажу о живых, а покойников мы бережём». Что же нам всем, ещё живым, ждать какого-то отзыва или же отзвука? Не лучше ли собирать пока только то, чем ближний может поделиться от чистого сердца?

Я стоял посреди прочих всенародных гуляк и отсутствующим взглядом следил за сборщиком народной благодарности, пробирающимся по заплёванным арбатским именным – бездарный римейк голливудской звёздной аллеи – булыжникам. Вот уж чего у Рассеюшки не отнять, так это «обезьянничанья» лишнего. А как же! – в Американском Голливуде аллея звёзд! А почему у нас нет? И никто не задумывался, что пусть лучше одни только америкосы спокойно топчут имена своих звёзд грязными башмаками. К чему русским слизывать нелицеприятные манеры и бить себя пяткой в грудь? Хотя наши «звезданутые», то есть, кто купил булыжное место для размещения себя-любимого, не заслуживают большего, как попрать изношенным башмаком его булыжное имя.

Когда сборщик податей оказался рядом, я всё ещё не мог решить для себя: стоит ли положить в шапку денежку? Дело было не в деньгах, а в принципе заработка таким способом. А с другой стороны – почему бы и нет? Ведь любой писатель или поэт, печатая свои опусы, обнажается перед толпой, продаёт не только тело, но кое-что и посущественнее. Почему?

– А помочь собрату по перу вовсе не возбраняется, – вдруг прозвучал над ухом насмешливый голос.

Я лениво покосился и встретился с ухмыляющимися глазами человека, одетого в полукафтан из красной парчи со стоячим высоким воротом, подпоясанный широким зелёным кушаком с кистями. На голове незнакомца красовалась под стать кафтану соболья «боярка». А худощавое гладко выбритое лицо сочеталась с кафтаном примерно как корова с кавалерийским седлом.

В таких праздничных, расшитых золотом полукафтанах ходили сотники стрельцов при Иване Васильевиче. Этот тоже под стрельца-дворянина нарядился? На Пасху? Впрочем, кого только на Арбате не увидишь. Вон, недалеко за этим полукафтанником ещё один ряженый в камзоле с золотыми галунами, а рядом – в меховой кацавейке, какие носили средневековые гранды испанские – третий. У последнего на ногах шёлковые леггинсы и шикарные, мягкой кожи, мокасины с загнутыми кверху носами и пряжками, усыпанными самоцветами. Можно сказать, придворные какого-нибудь Генриха или Людовика. Во всяком случае, таких артистов только здесь можно увидеть, но далеко не всегда.