Иван Шухов - Ненависть

Но больше всего волновала Луку Лукича обусловленная встреча с инженером Стрельниковым. Недолюбливая этого всегда внутренне настороженного, не в меру нервозного человека, Лука Лукич после последнего разговора с ним проникся к нему недоверием и, усомнившись в его преданности, решил еще раз проверить наметанным глазом и слухом этого человека. Лука Лукич понял, что успех замыслов будет зависеть от того, насколько умело и тщательно сколотит он вокруг себя группу надежных, глубоко преданных ему людей.

«В человека надо веровать, как в самого себя!» — мысленно рассуждал Лука Лукич и, как бы продолжая недавний разговор со Стрельниковым, доказывал: «А ты вот со своей интеллигентской душонкой в колебания не к месту ударился. И не ровен час, завертишь хвостом, брякнешь, каючись, что-нибудь сдуру!»

Осуждая себя за преждевременное доверие к этому человеку, долго ломал себе голову Бобров, как бы распутаться с ним, развязать руки. Наконец вспомнив о последних событиях в зерносовхозе, вызванных столкновением Стрельникова с трактористкой Кичигиной, Лука Лукич уцепился за эту мысль. Момент показался ему исключительно благоприятным, и использовать его он решил тотчас же. У Луки Лукича возник четкий, строго продуманный во всех мелочах и случайностях план. И, окрыленный неожиданно распахнувшимся перед ним выходом, Лука Лукич разом оправился от похмельного недуга и, точно помолодев, вновь ощутил в себе силу и

мощь человека, готового ринуться в единоборство с самим чертом.На десятый день шумного, яркого торжища прибыл в Куянды Стрельников. Принял его Лука Лукич на редкость радушно. Как никогда прежде, был он почтителен, угловато-вежлив и гостеприимен, как какой-нибудь степной князек. Чуть озаренные кровавыми бликами слабо тлеющего среди юрты костра, сидели они, поджав ноги, друг против друга на шитой кошме и с достоинством знающих себе цену людей попивали из недешевых фарфоровых пиал кумыс, глотали прокипевшие в масле баурсаки и чуть внятно, полушепотом, вели разговор.

— Тяжкие времена подошли,— скорбно вздыхая, горевал Лука Лукич.— Мнится, отжили мы свое, отхо-зяевали. А слезать с лихого коня посреди перепутья не хочется. Только чую — судьбы не миновать, от написанного на роду далеко не ускачешь. Без бою сдаваться аль с клинком наголо счастья в родимой степи попытать? Сколько темных ночей передумал я над этим вопросом, ан ответа в душе не нашел… Ты же вот, Николай Михалыч,— впервые назвал его по имени и отчеству Лука Лукич,— человек дальновидный, грамотный, рассуди меня, ради бога, как же тут быть?

— Не знаю,— ответил Стрельников.

И, глянув на него, Лука Лукич понял, что сказано это было искренне.

С минуту оба молчали.

Щурясь, Стрельников смотрел на дымящиеся под таганком угли и, вороша их обгорелым ракитовым прутиком, повторил:

— Не знаю, Лука Лукич. У меня теперь ум за разум заходит. Вот я — сын пострадавшего от революции мелкопоместного дворянина. Мой отец потерял разорившееся, пришедшее в ветхость имение, старый, запущенный сад под Воронежем да пару дряхлых борзых… Старик не вынес удара и вовремя умер. По слухам, в отчем гнезде неплохо орудует теперь сельскохозяйственная коммуна. Но меня мало трогает все это. Так или иначе, а я не сидел бы, уподобясь родителю, в глухой, обнищавшей усадьбе. Я мечтал стать хорошим инженером. Я хотел найти выход творческой энергии. Мне было больно за эту огромную, бескультурную, варварскую страну, за утопающую во мгле Россию. Я мечтал стать изобретателем. Я мечтал о конструкциях чудесных машин, при помощи которых можно было бы совершить переворот

в сельском хозяйстве, в быту, в технике… И вот, как это ни странно, возможность осуществить мечту дала только

революция.

— Эк ты! — участливо изумился Лука Лукич.

— Да — революция!— утвердительно кивнул Стрельников и, ощутив в себе прилив страстной откровенности, увлеченно продолжал рассказывать слушавшему его с напряженным вниманием Боброву: — В чине прапорщика тянул я лямку на передовых позициях в последние годы мировой войны. Позднее в частях Юденича дрался на подступах к Петрограду и, попав в плен, был даже в рядах Красной Армии. Поистине неисповедимы пути русского интеллигента! Ну а потом, после некоторых мытарств по советским учреждениям, после скромного удела юрисконсульта — Высшее инженерно-техническое училище. Я окончил советский вуз по факультету механизации и остался при кафедре ассистентом. Завязались знакомства с определенной, не так уж лояльно настроенной к советскому режиму группой старых специалистов. Полуофициальные встречи, а потом и просто конспиративные явки привели к тому, что идея господства технической интеллигенции в стране глубоко увлекла меня. На субсидии иностранного капитала, на деньги бывших русских заводчиков и фабрикантов, рассчитывающих на возврат потерянных ими в России предприятий, мы пытались развернуть свою работу в стране. Я вынужден был оставить институт, кафедру механизации, богатые творческие планы, близких друзей, город, любимую женщину, и судьба забросила меня в эти полудикие азиатские степи…

— Эк ведь какой грех! Оказия…— скорбно вздыхая, отозвался Лука Лукич.

А Стрельников, словно в каком-то угаре раскаяния, продолжал выворачивать душу наизнанку, не стесняясь подчас и таких подробностей, вспомнить о которых не всегда б он решился наедине с самим собою.

— Признаться,— продолжал он, беспокойно вороша подернувшиеся матовой пленкой угли,— едучи сюда, я отнюдь не сомневался в той справедливости, ради которой без малейшего колебания стал на этот путь. Не интересовали меня и деньги. Я страстно хотел взяться за порученное мне опасное дело. А теперь вот затрудняюсь даже сказать, за кого, собственно, безоговорочно рискнул я сражаться? Кого пошел защищать? Однако на первых же порах моей работы в зерносовхозе ощутил

я душевный надлом, все чаще и чаще начал тяготиться мучительной пустотой. Поймите же, Лука Лукич, что все это тяжко, ужасно, мучительно… Страшно почувствовать вдруг себя ничтожным, беспомощным и жалким врагом для тех, кому ты, в сущности, обязан и развитием своего дарования, и, если хотите, даже разумной жизнью на этой земле… Надеюсь, вы понимаете, что я хотел сказать?

— Вникаю, конешно… Невеселая песня! — жадно затягиваясь махрой, сказал Лука Лукич.

— Я же почувствовал себя с некоторых пор именно таким вот, случайным для Советской страны врагом…— продолжал после минутной передышки Стрельников.

— Да-а, одна печаль и воздыхание!..— молитвенно смежив очи, сказал Лука Лукич и, немного помолчав, спросил, придвигаясь к Стрельникову: — Что же теперь делать-то будем, Николай Михалыч? Куда вертать? Ась?