Иван Шухов - Ненависть

— Так он твоей болтовне и поверит!

— Мне-то?! Азаров? По-ве-рит! — убежденно, нараспев произнесла последнее слово Любка.

— А тебе-то какая корысть на меня доносить?

— А что же мне тебя, дезертира, перед директором покрывать. Выдумал тоже!

— Ну, ты это брось… шутить!

— И не думала. Всурьез говорю — на все сто процентов, Ваня.

Помрачнев, Чемасов глухо сказал:

— Не любишь ты меня, видно. Вот что…

— Ах, ничего я, ей-богу, не знаю, голубчик. Не знаю, кого люблю. Вот беда моя какая. Не беда — страсти!

— Он-то… этот самый, вижу, тебе подороже…

— Кто это — он?

— Знаешь, про кого говорю. Не притворяйся.

— Ах, вон ты о ком — об Азарове! — воскликнула с заметным оживлением Любка и, подумав, сказала со вздохом: — Чем же я виновата тут, Ваня?

— Как — чем виновата? — не понял Чемасов, снова глядя тревожно расширенными глазами на Любку.

— Ничем я тут не виновата, если не знаю толком — кого люблю… А Азаров — что! Ах, будь бы он немножко не такой! — сказала задумчиво Любка.

Чемасов сидел поникнув, покусывая былинку.

Вдруг Любка, встрепенувшись, обвила его шею полуобнаженными смуглыми руками и, преданно заглядывая ему в глаза, спросила:

— А правда — я красивая?

— Сама знаешь…— угрюмо проговорил, отводя от нее глаза, Чемасов.

— Нет, правда, красивая?

— Хороша Маша, да не наша!

— А почем ты знаешь, что не твоя?

— Вижу…

— Ничего ты не видишь, дурак. Дай я тебя поцелую.

— Смеешься ты надо мной.

— А что же — плакать?

— Правду ты сказала: зачем только черти меня сюда несли!

— А вот зачем,— запросто сказала Любка и, порывисто прижавшись к Чемасову, поцеловала его дрогнувшие губы своими горячими, словно налитыми вишневым соком губами.

Тут Азаров не выдержал, отвернулся и затем быстро, все ускоряя шаг, пошел прочь от этого места в сторону видневшейся невдалеке усадьбы пятого отделения зерносовхоза. По дороге, столкнувшись еще с двумя парами явно влюбленных молодых людей, Азаров понял, что совхозная молодежь коротала здесь эту предпраздничную ночь. И точно в подтверждение этого, где-то в глу-

бине старой березовой рощи вдруг зазвучала протяжная хоровая песня. Чистые и прозрачные, как родниковые ручейки, девичьи голоса, сливаясь с басистыми мужскими голосами запевал и озорными мальчишескими подголосками, дружно выносили плавный напев старинной, любимой и Азаровым песни:

Был я, братцы, в городе во Кронштадте, Что там видел, я вам расскажу. Видел девушку, братцы, во наряде Лет семнадцати — очень хороша!

На ней тоненька, братцы, была рубашка, Рубашоночка — кисейны рукава. Ах, юбка нова на Маше разбордова, Вкруг подола на юбке кружева…

Потоки тепла и солнечного света плыли над утренней степью, над шафранно-желтыми нивами совхозных хлебов, простиравшихся до самого горизонта. И от этого солнечного тепла и света и от песни, широко и вольно звучавшей в изумрудно-зеленой роще, у Азарова стало радостно на сердце.

Подходя к домику управляющего отделением зерносовхоза Елизара Дыбина, Азаров еще издали заметил, заглядывая поверх невысокого ракитового плетешка, сидящих в палисаднике людей. В одном из них Азаров признал хозяина дома — Елизара. Другого, невеликого ростом, необычайно подвижного, юркого мужичонку, он узнал не сразу, хотя характерное лицо его показалось Азарову очень знакомым. Напрягая память, он никак не мог припомнить: когда, где и при каких обстоятельствах видел он этого невзрачного, но чем-то хорошо запомнившегося ему человека.

Замедлив шаг, Азаров прислушался к негромкому задушевному разговору в палисаднике. И когда донеслись до слуха Азарова произнесенные собеседником Елизара Дыбина слова: «Факт. Обыкновенное дело!» — Азаров, невольно улыбнувшись, вспомнил «служителя культа» Фиту Нашатыря, который вез его в эти края. «Ба, да это же звонарь!» — обрадованно подумал Азаров.

— Что вы на это кулацкое отродье смотрите?! Подписали бы всем миром приговор — и на выселку их, подлецов, прямым маршем! — говорил с возмущением Елизар Дыбин.

— Факт — на выселку. Обыкновенное дело! — живо согласился с ним Нашатырь.

— Напорись на меня эта свора, я бы их, как кобелей, по одному всех передушил. Тебе нечего об этом, Фита, сказывать. Ты мой характер, слава богу, знаешь.

— Факт. Обыкновенное дело…

— Погоди, я с Кузьмой Андреевичем об этом деле по душам потолкую. Одни Ванька Чемасов да Фешка с Морькой Звонцовой там в поле не воины. Им в подмогу мы ишо с десяток наших орлов подбросим. Эх, Увара Канахина в Арлагуль бы откомандировать, этот бы ухарь-мужик показал вашему кулачью кузькину мать!

— Что — грозен больно? — испуганно спросил Нашатырь.

— У-у, не приведи господь! Его эти вражины хуже огня боятся. Крут он с ними на руку. А оратур — волосы встают дыбом, когда слушаешь его речи в мировом масштабе, дух заходит!

— Вот бы его к нам и командировали. Он у нас навел бы порядки. Факт. Обыкновенное дело…

— Увара надо откомандировать! Ему не привыкать классовых врагов ликвидировать. Давай, Фита, выпьем теперь за Увара, раз за нашего директора уже два раза выпили…

Звучно чокнувшись жестяными кружками, они пригубили их и смачно крякнули.

— А хороша, язва! Кровь в жилах полирует! — с восторгом сказал Елизар Дыбин, вытирая губы рукавом новой голубой сатиновой рубахи-косоворотки.

— Факт, полирует…

— Ну ладно. Ты слушай дальше по существу, Фита,— продолжая прерванный разговор, сказал Елизар Дыбин.— Это я не зря тебе раньше притчу про волшебный корень жизни — женьшень, про обетованные земли, про град Вертоград и про Белые Воды не раз сказывал. Всю жизнь я и в то, и в другое, и в третье веровал. Потому и места себе не находил ни в родном хуторе, ни на краю света. Бросало меня из конца в конец, из огня — в полымя, а корень жизни не давался мне в руки. И сила была во мне, и глаз был у меня наметан — скрозь землю видел. И душа нараспашку. И за друга — голову на дровосек! А выходит, какой ты ни богатырь, один в поле не воин. Понял, к чему эта притча, Фита?

— Как не понять. Факт. Помаленьку вникаю…— робко вымолвил Нашатырь.

— А к тому вся и притча, что в одиночку корня жизни не ищут, что сила солому ломит. А сила — в Миру,

в народе, в артели. Это ты заруби себе на носу, Фита!

— Факт. Я от своей артели ни шагу…

— Ну, положим, не хвастай. Говорят, ты два раза уже убегал из колхозу,— напомнил ему Елизар.

— Это факт. Был грех. Увольнялся. Ну, теперь — шабаш! Поумнели мы — беднота. Обет богу дам, никогда в жизни не выпишусь из колхозной жизни,— Клятвенно заверил старого приятеля Филарет Нашатырь.

Собеседники не заметили неслышно приблизившеюся к ним Азарова. Нашатырь, увидев директора, обомлел и поспешно спрятал за спину бутылку с недопитой водкой. Елизар Дыбин тоже смутился при столь неожиданном появлении директора и хотел было встать с завалинки. Но Азаров сел рядом с дружками-приятелями и, здороваясь с ними, сказал: