Иван Шухов - Ненависть

Бойко перекликались лады старенькой гармони. Звенели озорные ее ее колокольчики. Лихо ударяя в ладоши,

подпевал скороговоркой, прохаживаясь вприсядку вокруг костра, Кепка:

Чепуха, чепуха, Это просто враки; Лаял бай с кулаком, А я думал — собаки!

И только старый койча не принимал участия в буй-пом веселье. Он сидел у костра, отрешенный и мудрый. Запрокинув обнаженную седую голову, смотрел он на розовое предзакатное небо и, покачиваясь, вполголоса распевал печальные, как осенний ветер над степью, песни, у которых не было конца, как не было, казалось, и начала.

Роман приехал на хутор в сумерках. Вез его на своей кобылке Луня. Стоя в передке телега, свирепо размахивая вожжами, захмелевший Луня орал:

— Милашка, ветер! Грабят!

И кобыленка, боявшаяся этого тревожного хозяйского крика, мчалась что было сил, словно пыталась выскочить из коротких оглобель. Временами на крутых дорожных скатах передняя ось била ее по ногам, и лошадь, шалея, летела сломя голову. Колеса лунинской тележонки то и дело выскакивали из колеи, точно норовили сорваться с осей и раскатиться по степи в разные стороны.

С диким свистом и гиком влетел Роман на улицу, всполошив весь хутор столь шумным появлением.

У крыльца Совета толпился народ. На резных перилах сидел щеголеватый парень в пестром шелковом кашне, перекинутом через плечо. Это был агитпроп райкома комсомола товарищ Коркин. Завидев мчавшихся на жалкой телеге явно подвыпившего седока и оравшего не своим голосом еще более нетрезвого возницу, Коркин, близоруко приглядываясь к ним, спросил с ухмылкой:

— Это, собственно, что за дивертисмент на колесах?

— А это наш комсомольский актив запировал в союзе с отпетым гулякой и лентяем,— ответил, хихикнув, Аристарх Бутяшкин.

— Позвольте, как комсомольский актив?! — вскакивая с перил, крикнул запальчиво районный агитпроп.

— Ну да, комсомольский актив. Секретарь местной комсомольской ячейки товарищ Роман Каргополов,

— Лыка не вяжет, бедняга. Ни тяти, ни мамы не выговорит,— вставил Корней Селезнев.

— Вот именно. Пьяным-пьяно. Хоть, понимаешь, выжми! Видали, как у нас на хуторе социализм строят! — сказал, вежливо улыбаясь Коркину, Аристарх Бутяшкин.

— Интересно…— глубокомысленно сказал Коркин, небрежно поправляя перекинутое через плечо кашне.

На повороте Роман выпрыгнул на ходу из телеги и удержался на ногах, инстинктивно ухватившись за

изгородь. Его заметили стоявшие на перекрестке бабы.

— Батюшки, комсомол-то наш нализался!..

— Вдребезги!

— На ногах, христовый, не держится.

Роман отлично слышал издевательские бабьи слова и насмешки, но не подал вида, что слышит. Сосредоточенно глядя себе под ноги, он шел, стараясь шагать ровнее и тверже.

Нет, не совсем прочно и уверенно держался он сейчас на ногах! А ведь ему надо было идти к Линке, в школу. Да, да. Именно туда он должен идти сейчас. Именно за этим он и приехал на хутор. Он непременно должен увидеть ее. Ведь он заслужил, выстрадал право на эту давно желанную встречу с девушкой. И Роман направился к школе.

В комнате Линки горел свет. Но, странное дело, Роман вдруг перестал испытывать былую радость и тревогу, какие испытывал он прежде, когда видел этот знакомый огонек в окне Линки. Неимоверная, нечеловеческая слабость вдруг овладела им.

Однако спустя минут пять Роман вошел в комнату, поклонившись испуганно взглянувшей на него девушке, и устало опустился на табурет. Так он сидел безмолвно и неподвижно минуты дне-три.

Линка, вебыв о своем рукоделье, уронила наперсток и удивленно смотрела на Романа. Боже мой, как он был грязен, нерашлив и жалок! Удивительно, как мог волновать ее раньше — даже вчера еще — этот грубоватый и, в сущности, бесконечно чужой человек…

Наконец Роман, как бы очнувшись, неясно, сонно улыбнулся и сказал:

— Знаешь, мы кончили. На все сто, в общем и целом, кончили, Линка! Орлы мы? Орлы!

-Что именно кончили? — спросила чужим, равнодушным голосом Линка.

Нее копчено, в общем и целом. Отсеялись мы наконец. Понимаешь, отстрадовались. И вот, ты видишь, и пьян,- проговорил Роман совершенно трезвым голосом.

-Да, да. Пьян. Это я вижу…— сказала Линка. Она зло перекусила длинную нитку, которую держала до сих пор в руках, затем, резко поднявшись со стула, озабоченно поглядела вокруг.

Роман смотрел на нее уже почти совсем трезвыми,

печальными и в то же время как будто невидящими глазами. Ему казалось, Линка старается что-то вспомнить: такой у нее был отрешенный, рассеянный вид.

Роман смотрел на Динку и, любуясь ею, думал о том, как похорошела она за дни их разлуки. Неожиданно он обнаружил в ней какую-то иную, незнакомую прелесть, иное, новое очарование.

Линка круто повернулась к Роману, взглянула каким-то отчужденным, холодным, поразившим Романа взглядом и, запрокинув отягощенную тяжелыми косами голову, начала хохотать. Смех ее, похожий на рыдания, полоснул Романа по сердцу острой бритвой.

Роман, протрезвев, не сводил глаз с Линки. Ее беспричинный, столь ненужный сейчас смех до того поразил его, что он не в силах был двинуться с места.

Но Линка так же неожиданно умолкла, как и расхохоталась. Она подошла к Роману, положила маленькую теплую руку на его плечо.

— Таким красавцем я тебя не представляла.

— Линка,— чуть слышно проговорил Роман, ощутив прилив нежности к ней.— Я устал, понимаешь, Линка. И я пьян, в общем и целом…

— А в частности? — спросила с недоброй улыбкой Линка.

— Народ меня соблазнил. Не сумел отбояриться. И вообще в таком виде мне идти к тебе не надо было,— проговорил с грустной улыбкой Роман.

— Да, ты прав. Идти тебе ко мне было незачем,— глухо сказала Линка, отворачиваясь от Романа.

Он не понял прямого значения этих слов. Он хотел рассказать Линке о тех муках, какие претерпели они за последние дни там, на пашне. С детской доверчивостью протянув к ней широкую потрескавшуюся от земли, от солнца, от ветра мозолистую ладонь, он сказал с виноватой улыбкой:

— Посмотри. От этих чертовых мозолей у меня совсем одеревенели руки. Не веришь? Ну посмотри, посмотри. Вот видишь, какие тут волдыри!

— Ну, такие подробности можешь мне не рассказывать! — сказала Линка, одергивая батистовую кофточку.

— Да нет, я не об этом,— спохватясь, сказал Роман.— Ты понимаешь, мы целых шесть га сверх плана посеяли. В общем и целом… Ты знаешь, сами сидели

голодом, а лошади у нас были до последнего дня на хлебном пайке,— говорил Роман все увлеченнее, все трезвее.

Но вот он умолк, услышав, как тихо, чуть слышно Линка запела какую-то знакомую песню. И не то поразило его, что она не слушала того, что он ей рассказывал, а его поразил голос ее — сочный голос.

Линка, стоя спиной к Роману, смотрела в настежь распахнутое окно, за которым молчала весенняя ночь, и вполголоса пела: