Томас Майн Рид - Белый вождь

Карлос был связан самым прочным образом: руки – за спиной, чтобы он не мог освободиться зубами. Но какая пеньковая или кожаная веревка может сопротивляться такому сильному и решительному человеку, обретшему сверхъестественную силу? Дайте ему только время, и он наверняка освободится, а Карлосу лишь необходимо было время. Влажные ремни стали до такой степени растяжимы, что менее чем за десять минут узник высвободил свои руки. Тогда он расправил ремни, на одном конце сделал петлю, а другой, став на скамейку, перекинул через поперечную балку. Накинув петлю себе на обнаженную шею, Карлос рассчитал высоту, на которой должен был качаться его труп, и, взмостившись на высшую оконечность скамейки, уже готов был броситься вперед, как вдруг его осенила неожиданная мысль:

«Взгляну-ка еще один раз на них прежде, чем умру! Бедняжки!»

Поскольку он был близко от оконца, то ему стоило лишь наклониться, чтобы выглянуть на площадь. Он не видел ни матери, ни сестры; взгляды всех были обращены в угол, соседствующий с тюрьмой. Страшная церемония оканчивалась, может быть, несчастных провезут мимо его темницы.

«Подожду!» – подумал он.

В толпе царило глубокое молчание. Карлос услышал свист кнута в воздухе.

– Боже милосердый! – воскликнул он. – Мучители еще не закончили! Но не безумец ли я: думать о самоубийстве, когда руки у меня свободны, когда я могу попытаться последний раз расправиться с этими варварами! Если я не могу сломать двери, замки, по крайней мере, умру от их оружия после отчаянной защиты.

В то время, когда он снимал петлю с шеи, какой-то тяжелый предмет зацепил его по лбу. Сначала ему показалось, что это камень, брошенный в него каким-нибудь негодяем, но, упав на скамейку, предмет издал металлический звук. Карлос бросился к этому предмету и жадно схватил пачку, завернутую куском шелкового шарфа, в которой заключались сверток золотых унций, длинный нож и записка.

Прежде всего он обратил внимание на записку. Солнце село, в камере стемнело, но еще оставалось настолько света, что Карлос мог вблизи узкого отверстия прочитать следующее:

«Казнь ваша назначена на завтра. Не удалось узнать, намерены ли вас перевести в крепость или оставить на ночь в городской темнице. В последнем случае у вас есть шансы на спасение. Посылаю вам оружие, с помощью которого вы можете пробить стену. На воле вы найдете людей, которые проводят вас в безопасное место. Если же вас поведут в крепость, то старайтесь убежать по дороге, иначе вы погибли.

Золото поможет вам подкупить стражу. Не считаю нужным напоминать вам об отваге и решимости. Ступайте в ранчо Хосефы, и там вы встретите человека, готового разделить все ваши опасности и последовать за вами хоть на край света. Прощайте, мой любимый, прощайте!»

Подписи не было, но Карлос узнал автора записки.

– Отважная, благородная девушка! – прошептал он, пряча письмо на груди: мысль «посвятить тебе жизнь» оживляет меня и придает мне новые силы для борьбы! Если я умру, то, по крайней мере, не на эшафоте. Руки мои не будут связаны, пока во мне останется хоть искра жизни: живой я не отдамся в руки врагу. Только смерть заставит меня сдаться!

Сев на скамейку, Карлос поспешил развязать себе ноги, потом снова вскочил и с ножом в руке начал шагать по темнице, посматривая на дверь. Он решил броситься на первого стража и несколько минут двигался взад и вперед, словно тигр в клетке. Потом вдруг одумался, подобрал ремни, которые с презрением отбросил, и снова связал себе ноги, но таким образом, чтобы их можно было освободить при самом легком усилии. Тщательно спрятав под охотничью рубашку нож и золото, он снял веревку из сыромятной кожи, висевшую на балке, заложил руки за спину, сделав вид, будто они крепко привязаны. После этого растянулся на скамейке, повернувшись лицом к двери, и притворился спящим.

В нашей стране, в нашем умеренном климате, где расчет переплетается с самыми нежными чувствами, где интерес берет верх над наклонностями, где сами страсти не так пламенны, мы не вполне понимаем и даже не всегда признаем дерзкой решимости, которую внушает любовь в странах тропических. Испанцы обладают необыкновенной энергией, совершенно неизвестной в странах, где к чувству примешивается торгашество. Любовь у них слепа, горяча и готова на любые жертвы; она наполняет душу, поглощает все способности: с ней забываются и дочерняя преданность, и семейные отношения, и домашние связи, и привязанность к родному дому, общественный и даже моральный долг.

Такая страсть пылала в сердце Каталины де Крусес. Она положила на весы дочернюю любовь, положение в обществе, богатство и многое другое – и любовь перетянула эту чашу. Остальное ничего не значило для влюбленной девушки.

Наступила полночь, тишина и мрак окутывали жилище дона Амбросио.

Хозяин отсутствовал. Вискарра и Робладо пригласили его на большой пир, который давали в крепости для всего высшего общества. Это был праздник, придуманный офицерами и падре, устроенный с целью успокоить различные волнения, возникшие в связи с событиями, случившимися в тот день в городе. Это был праздник не для дам, поэтому там не было Каталины. Его готовили наспех, без подготовки.

Обитатели дома дона Амбросио, по-видимому, спали. Привратник прилег у ворот на скамейке у входа в ожидании хозяина. Конюшни были открыты, у их дверей, прислонясь к притолке, стоял служитель Андрес. Если бы внутри конюшен горел свет, то можно было бы увидеть четырех полностью оседланных и взнузданных лошадей и заметить при этом одну странную особенность: копыта их были крепко обмотаны грубой шерстяной тканью. Конечно, это было сделано не зря!

Дверь конюшни была не видна из ворот, и привратник, дремавший под сводом, не слишком беспокоился о лошадях. Во всяком случае, они находились под надзором Андреса, который время от времени прокрадывался вперед кошачьими шагами, прислушивался и снова возвращался на свое место.

Весь вечер слабый луч света, пробивавшийся сквозь занавеси на дверях, указывал на комнату сеньориты. Вдруг свет погас. Каталина бесшумно отворила дверь, тихо прошла вдоль стены к самой конюшне и шепотом кликнула Андреса.

– Я здесь, сеньорита, – отвечал последний.

– Лошади оседланы?

– Готовы, сеньорита.

– Ты обвязал копыта?

– Самым тщательным образом.

– Но что делать с привратником? – в отчаянии спросила Каталина. – Он останется ожидать отца, а тогда будет поздно… Пресвятая дева!

– Прикажете ли, сеньорита, поступить и с привратником, как я поступил с Висенсой? Я с ним справлюсь.

– Куда ты девал Висенсу?

– Связанная и с кляпом во рту, она в сторожке. Могу уверить вас, сеньорита, что она не сдвинется с места, пока кто-нибудь не освободит ее… Скажите слово, и я сделаю то же с привратником.