Александр Дюма - Цезарь

Кстати, Нумерий Магий, префект Помпея, был схвачен моими войсками. Встретившись с ним, я поступил так, как решил, то есть немедленно вернул ему свободу. После этого еще два префекта Помпея оказались в моей власти. Их я тоже отпустил. Если они захотят выразить мне свою признательность, пусть они убедят Помпея быть скорее моим другом, чем другом моих врагов, чьи козни и происки привели Республику к тому плачевному состоянию, в котором мы ее видим».

А что же такого сделал Цезарь в Корфинии, чтобы заслужить одобрение Оппия и Бальба?

Цезарь осадил город Корфиний. Как это случалось прежде, и как это должно было случиться вновь, жители сдали город; но, сдав ему город, они сдали ему и людей Помпея: Лентула, – не того Лентула, который спасался так живо, что забыл запереть двери сокровищницы, нет: этот Лентул – Лентул Спинтер, друг Цицерона; вскоре Цицерон будет говорить о нем в письме к Цезарю; – Домиция Агенобарба, предка Нерона, Вителла Руфа, Квинтилия Вара, Луция Рубия и многих других.

Все эти люди приготовились к смерти; они были так уверены, что им не избежать ее, что Домиций попросил дать ему яд и проглотил его. К счастью, тот человек, к которому он обратился, в расчете на великодушие Цезаря дал Домицию безвредное питье. – Не будем забывать об этом Домиции: даже после помилования он останется одним из злейших врагов Цезаря.

Полагая, что Цезарь будет верен традициям гражданской войны, они не надеялись избежать казни. Марий и Сулла предали смерти очень многих, кто уж точно заслуживал меньшего, чем они. Что сделал Цезарь?

Произнес небольшую речь, в которой он попенял двоим-троим из своих друзей за то, что они повернули оружие против него; и затем, защитив их от оскорблений солдат, отпустил их целыми и невредимыми.

Более того, он велел вернуть Домицию сто тысяч золотых филиппов, отданных им на хранение магистратам, хотя он прекрасно знал, что эти деньги не принадлежат Домицию, но что это деньги из казны, и их дали ему на то, чтобы он оплатил солдат, которые должны были сражаться против него, Цезаря.

Вот что он сделал в Корфинии, и вот за что его хвалили Оппий и Бальб, которым он поручил вернуть к нему Цицерона.

И действительно, Бальб написал Цицерону сам, переслал ему письмо Цезаря, убедил его, и Цицерон вскричал, что он знает Цезаря, что Цезарь – это сама доброта, и что он никогда не считал его способным на кровопролитие. Тогда Цезарь сам написал Цицерону:

Цезарь, император, шлет привет Цицерону, императору!

«Ты ничуть не ошибался, и ты действительно прекрасно знаешь меня. Ничто так не чуждо мне, как жестокость. Я счастлив и горд, уверяю тебя, что ты обо мне такого мнения. Мне говорят, что люди, которых я отпустил целыми и невредимыми, воспользуются своей свободой, подаренной им мною, чтобы направить против меня оружие. Что ж! пусть они поступают так: я останусь верен себе, они – себе. Но сделай для меня одну вещь: пусть я как можно скорее увижу тебя в Риме, чтобы я мог, как я уже привык, прибегнуть к твоим советам и во всем пользоваться твоей помощью. Никто так не дорог мне, как твой бесценный Долабелла, можешь быть уверен в этом. Его доброта, его рассудительность, его нежность ко мне тебе в том порукой».

Против Цезаря было огромное предубеждение.

Сторона, против которой он выступал, называлась стороной честных людей. Цезарь решил быть более честным, чем эти честные люди.

Аристократия, с которой он сражался, следовала старому закону, закону Эвменид, как говорил Эсхил, закону мести. Он же провозгласил новый закон, закон Минервы, закон доброты.

Было ли это естественным свойством его души, «которой, – говорит Светоний, – ненависть была незнакома, и которая если мстила, то мстила очень неохотно»? Был ли это расчет? Расчет в любом случае высокий, расчет человека, который сознавал, что после резни Суллы и бойни Мария победу можно было одержать, вызвав изумление своим милосердием.

Мы уже рассказали, как обращались в бегство люди и целые города; но время бежать было только у жителей достаточно отдаленных поселений. Цезарь двигался так стремительно, что в близлежащие города он входил через считанные мгновения после того, как туда долетела весть, что он идет.

Так что у этих людей не было никакой возможности бежать. Им приходилось оставаться на месте в ожидании погромов, пожаров, смерти. Цезарь проходил, никого не грабя, ничего не поджигая, не убив ни одного человека.

Это было так ново, так неожиданно, что люди, которым он не причинял вреда, оставались в полном изумлении. Неужели это был тот самый племянник Мария, тот самый сообщник Катилины, тот самый подстрекатель Клодия? Никаких грабежей! никаких пожаров! никаких казней! в то время как Помпей, человек порядка, представитель морали и закона, напротив, объявлял своими врагами кого только угодно, и не обещал ничего, кроме проскрипций, розг, виселиц.

Об этом сообщают вовсе не его враги; если бы это было так, я первый сказал бы вам: не верьте в то зло, которое приписывают побежденному, особенно в гражданских войнах. – Нет, это говорит Цицерон.

Впрочем, взгляните сами; вот выдержки из того, что он рассказывает о планах Помпея:

«Вы не представляете себе (это он пишет Аттику), вы не представляете себе, до какой степени наш дорогой Гней старается быть вторым Суллой. Я знаю, о чем говорю; впрочем, он никогда этого особенно и не скрывал.

– Так что же! скажете вы мне, вы знаете это, и вы остаетесь там, где вы есть?

– Ах! всеблагие боги! я остаюсь не их симпатии, знайте это, но из признательности.

Выходит, вы не считаете это дело правильным? скажете вы.

– Напротив, превосходным; но помните, что оно будет поддержано отвратительными средствами.

Их намерение заключается в том, чтобы сначала уморить Рим и Италию голодом, затем разорить и пожечь все и, я ручаюсь вам, они без всяких угрызений совести будут грабить богатых!..»

Как Цицерон и говорил, он хорошо знал это; и другие тоже знали, все знали; это сборище разорившейся знати громко кричало об этом. Да, впрочем, откуда было взяться сомнениям? Разве Помпей не был учеником Суллы? Так что едва все эти ростовщики и денежные мешки поняли, что им оставят их денежки и их хорошенькие виллы, они охотно примирились с предводителем черни.

Люди перестали бежать, ворота городов отворились: сначала жители смотрели, как он проходит, потом вышли к нему, а потом устремились ему навстречу. Вспомните возвращение с острова Эльба; этот поход Цезаря необычайно напоминает его.

И Цицерон писал Аттику:

«В Италии нет ни пяди земли, которой он не был бы хозяином. О Помпее ничего не известно; но если он еще не в море, всякий путь для него должен быть закрыт.

Со стороны Цезаря – о, какая невероятная быстрота! тогда как с нашей…