Александр Дюма - Цезарь

Септимий утвердительно кивнул ему в ответ, но не сопроводил этот знак ни единым словом; казалось, это воспоминание Помпея ничуть не тронуло его. Звук, рожденный голосом беглеца, угас, не оставив эха в сердцах этих рабов и евнухов.

Помпей вздохнул и, достав свои таблички, на которых он заранее написал по-гречески речь, с которой намеревался обратиться к Птолемею, перечитал и подправил ее. Тем временем, по мере того, как лодка приближалась к земле, стало видно, что царские офицеры собираются к той точке на берегу, куда она должна была причалить.

Это вселило некоторую уверенность в Корнелию и друзей Помпея, которые оставались на палубе, чтобы видеть, что произойдет дальше. Но этот проблеск надежды скоро угас. Лодка уткнулась в берег. Помпей поднялся, чтобы сойти на берег, и, вставая, оперся на плечо Филиппа, своего вольноотпущенника.

Но в тот же самый миг движением стремительным, как мысль, Септимий выхватил свой меч и пронзил его насквозь. Увидев, что первый удар нанесен, Сальвий и Ахилл тоже достали свои мечи.

Тогда Помпей, который, несмотря на нанесенную ему страшную рану, остался стоять, словно такой гигант, как он, не мог пасть с одного удара, бросил последний взгляд на жену и сына, двумя руками натянул тогу себе на лицо и, не произнеся больше ни слова, ни сделав ничего недостойного его, вздохнул только и принял все удары без стонов и жалоб, и даже не пытаясь уклониться от них.

Ему было пятьдесят девять лет, исполнившихся накануне; так что он умирал на следующий день после годовщины своего рождения. При виде этого убийства те, кто остались на корабле, страшно закричали, и эти крики достигли берега.

Ребенок плакал, не зная отчего; Корнелия в отчаянии ломала руки. Но хотя она и настаивала, чтобы ей, по крайней мере, отдали тело ее супруга, все корабли римлян подняли якоря, поставили паруса, и благодаря сильному ветру, дувшему с берега, растаяли вдали, как стая морских птиц.

Египтяне, которые поначалу решили пуститься за ними в погоню, были тут же вынуждены отказаться от этого намерения: корабли беглецов слишком сильно опережали их.

Убийцы отрубили Помпею голову, чтобы отнести ее своему царю и подтвердить, что его приказ выполнен. Тело же они бросили нагим прямо на берегу, оставив его в этом унизительном состоянии на обозрение любопытным, пытавшимся соизмерить человеческое величие с обезглавленным трупом.

Один Филипп, вольноотпущенник Помпея, попросил позволения не покидать тело своего хозяина, и уселся возле него на земле. Убийцы удалились, унося с собой голову.

Тогда Филипп заботливо омыл труп в морской воде, одел его в свою собственную тунику и собрал по берегу обломки старой рыбацкой лодки, сгнившие и трухлявые, «но все же их было достаточно, говорит Плутарх, чтобы сложить погребальный костер для трупа, который даже не был целым».

Пока он собирал обломки и складывал костер, к нему подошел какой-то старик. Это был уже одряхлевший римлянин, который когда-то впервые постигал азы военного дело под командованием Помпея, тоже еще молодого тогда. Он уже знал страшную новость, и, остановившись перед вольноотпущенником:

– Кто ты такой, – спросил он его, – раз намереваешься хоронить Помпея Великого?

– Увы мне! – ответил Филипп, – я всего лишь смиренный слуга, но слуга верный: я один из вольноотпущенников Помпея.

– Пусть так, – сказал ветеран; – но честь предать его погребению не будет принадлежать тебе одному; позволь мне, раз я встретил тебя здесь, совершить это благое дело вместе с тобой. И тогда, боги тому свидетели, мне не придется жаловаться на мое пребывание в этой чужой стране, раз после стольких бедствий я удостоился славы прикоснуться к телу и похоронить величайшего из римлян.

Так был погребен Помпей Великий.

На следующий день другой корабль, приплывший с Кипра, шел вдоль берегов Египта. На палубе стоял завернувшийся в военный плащ человек в доспехах, в задумчивости скрестив руки и пристально глядя на берег.

Он увидел огонь погребального костра, уже начавший угасать, и рядом с этим гаснущим костром, вольноотпущенника Филиппа, который сидел, уронив голову на руки.

– Кто это, – пробормотал он с величайшей скорбью в голосе, – кто закончил здесь свой земной путь и оставил земные труды?

И, поскольку никто не мог ответить ему, он испустил глубокий вздох:

– Увы! – сказал он, – быть может, это ты, великий Помпей!

Вскоре после этого он сошел на берег, был схвачен и умер в тюрьме. Впрочем, это мало кого занимало; его имя кануло в имени, его невезение кануло в невезении Помпея Великого!

Со своей стороны, Цезарь, после того, как он вернул свободу всей Фессалии в благодарность за победу, одержанную при Фарсале, пустился в погоню за Помпеем. Прибыв в Азию, он, чтобы оказать любезность Феопомпу, составителю труда по мифологии, пожаловал ту же милость всем жителям Книда и освободил жителей Азии от трети всех податей.

По мере того, как он продвигался вперед, он узнавал о чудесах, которые предшествовали его победе или сопутствовали ей.

В Элиде изображение Виктории, помещенное в храме Минервы, которое было обращено к богине, в день сражения само собой повернулось ко входу в храм; в Антиохии люди трижды слышали звук трубы и воинственный клич, так что они все схватились за оружие и поднялись на крепостные стены; в Пергаме хранившиеся в святилище барабаны сами собой начали бить, когда никто не прикасался к ним; наконец, в Траллах ему показали пальму, которая выросла в храме Победы.

Он был в Книде, когда узнал, что Помпей сделал остановку на Кипре. С этой минуты он догадался, что побежденный будет искать себе убежища в Египте. Тогда он взял курс на Александрию, ведя за собой полтора десятка галер, восемьсот лошадей и два легиона, один из которых он приказал привести из армии Калена, который был в Ахее, а второй был тот, что последовал за ним.

Вместе эти два легиона составляли три тысячи двести солдат; остальные были где-то в дороге. Но как бы ни была малочисленна армия Цезаря, после победы при Фарсале он везде считал себя в безопасности. Имея только эти силы, он вошел в гавань Александрии.

Едва он ступил на берег, он увидел, что к нему направляется какая-то депутация; вперед выступил оратор и, осыпав его сначала самыми разными похвалами, отпустил полу своего платья, и к его ногам покатилась голова Помпея.

При виде этого Цезарь в ужасе отвернулся и не смог сдержать слез. Ему поднесли перстень Помпея; он взял его с благоговением. На печати перстня был вырезан лев с мечом в лапах. Он осыпал подарками всех друзей Помпея, которые после его смерти рассыпались по окрестностям и были схвачены царем Египта, и взял их под свое покровительство.