Александр Бушков - Авантюрист

– Ну, такова уж женская душа, – тихонько засмеялась Надя. – Насквозь непонятная. А за «великолепную» – спасибо, вот и сейчас нет фальши. В общем, ты на меня в чем-то ужасно похож, ты тоже относишься к жизни естественно и просто. Как это ты тогда говорил? «Жизнь – мазурка»?

– Это не я говорил, – поправил он машинально. – Это – ротмистр Извеков…

И по какому-то неисповедимому зигзагу мышления явственно увидел перед собой запрокинутое белое лицо ротмистра Извекова, убитого бунтовщиками на станции, чье название он так и не узнал, увидел пятна крови на снегу – темно-алые, ноздреватые, объемные ! – и направленные ему в грудь дула ружей, и вылетевших из-за крайних деревьев конных казаков, с разбойничьим посвистом и гиканьем крутивших клинки над головой… Врете, все это, все было не напрасно! И наши выстрелы, и выстрелы в нас, и все погибшие…

– Ах да, это я сама упоминала, что жизнь наша чрезвычайно похожа на мазурку… – вспомнила Надя. – Как думаешь? Задан некий музыкальный ритм, но всякий может выкаблучивать ногами на свой лад…

– Вот это верно, – сказал Сабинин, осторожно пропуская руку под ее плечи. – Хотя и в танго, думается мне, есть своя прелесть…

Что бы там ни было вечером и особенно ночью, но сейчас рядом с ним шла молодая респектабельная дама, строгая и совершенно недоступная на вид. Поскольку стоял уже белый день и публики на улице хватало, прощание получилось абсолютно невинным, ни в малейшей степени не выходившим за рамки светских приличий: Сабинин галантно поцеловал ей ручку, помог подняться на ступеньку экипажа, извозчик подстегнул лошадь – а Надя, разумеется, так и не оглянулась.

Проводив взглядом пролетку, Сабинин повернулся к старому Обердорфу, давно ставшему верным factotum, [25] забрал у него письмо и открытку и, притворившись, будто не заметил ухарского подмигиванья ветерана, направился к кафе пана Ксаверия. Расположившись за свободным столиком, едва подавил зевок – спать этой ночью почти что и не пришлось, а день, как всегда, обещал быть насыщенным событиями.

В этом он лишний раз убедился, распечатав и пробежав глазами новое письмецо от тетушки Лотты… Небрежно бросив его на стол, в ответ на вопросительный взгляд официанта Яна распорядился:

– Никакого рома сегодня, любезный Ян. Принесите мне две чашечки кофе, самых больших, какие у вас есть, и кофе должен быть чертовски крепким…

Выпив полчашечки, закурил натощак по русскому обычаю и задумчиво смотрел на фланирующую публику, совершенно ее не видя.

Ребус, который предстояло решить, умещался в тот самый краткий вопрос, что уже прозвучал вслух. Зачем он ей? Особых иллюзий на собственный счет Сабинин не питал, вряд ли он был тем самым роковым красавцем из синематографа или с театральных подмостков, от коего женщины моментально теряют голову и, нимало не заботясь о приличиях, рушатся в его объятия, как срубленные березки. Самый обыкновенный мужчина, не красавец и не урод, выражаясь простонародно – на пятачок пучок…

Тогда? Вариантов для объяснения имелось всего два. Эта красавица-эмансипе, пренебрегающая обывательской моралью совершенно в духе мыслителя Ницше, попросту решила пойти навстречу естественным инстинктам, проще говоря, сделать очередным любовником первого подвернувшегося под руку подходящего мужчину. Дело совершенно житейское, как выразился бы старина Обердорф.

Предположение второе: он ей все-таки нужен для целей, ничего общего не имеющих с эротическими забавами. И дамочка, отличающаяся вполне мужским, циничным складом ума, решила с первого же дня покрепче привязать к себе намеченную дичь. Ну кто не разнежится и не потеряет голову после сегодняшней ночи? После всего?

Вот только она пока что ни единым словом не коснулась другой цели. Пару раз насмешливо отозвалась об эсдеках, коих, по ее твердому убеждению, эсеровские боевики превосходят во всем, – и только. Вполне может сойти за нечто вроде знакомой каждому новопроизведенному офицеру похвальбы своим полком. Именно своим, превосходящим по ратной славе и блеску все прочие полки. И только. Даже не попыталась ни разу перекинуть мостик к более конкретным суждениям…

Он допил вторую чашку, повертел открытку. Неизвестный Джон Грейтон прилежно сообщал Кудеяру, что нынче покидает город Киль, – а до этого, после Гавра, были Амстердам и Бремен. Непоседливый странник наш неведомый Грейтон, вот только его маршрут наталкивает на некие смутные догадки, что-то напоминает… Гавр, Амстердам… Бремен. Киль. Какая тут связь? Что-то должно быть…

– Что нового, Николай?

Он поднял глаза. Напротив усаживался Кудеяр, как всегда элегантный и невозмутимый, – вот только в глазах, право же, просматривается нечто, заставляющее по ассоциации вспомнить брошенную собаку, в точности та же самая устоявшаяся печаль. «А вдруг знает уже? – подумал Сабинин. – Нас с ней видели утром и пан Винцентий, и Федор, не столь уж трудно сделать некоторые умозаключения… Ну и что?»

– Ничего особенного, право, – пожал плечами Сабинин. – Вот ваша открытка, старику лень было тащиться через весь двор в пансионат… Надеюсь, все благополучно? Если да, рад за вас, потому что у меня-то – полная неизвестность… – кивнул он на вскрытый конверт от тетушки Лотты. – Я начинаю уже верить, что эта скотина морочит мне голову. Постоянно выдумывает какие-то отговорки, он, видите ли, задерживается…

– Деньги – вещь заманчивая, – усмехнулся Кудеяр. – Особенно в большом количестве… Что же доверились столь ненадежному сообщнику?

– А некому было больше довериться в той ситуации, – сердито признался Сабинин. – Послушайте, Дмитрий Петрович… Не поможете ли при необходимости вашими возможностями? Вы, помнится, упоминали как-то о такой вероятности. Я, со своей стороны, готов, простите за цинизм, поделиться…

– Постараюсь что-нибудь придумать, – рассеянно отозвался Кудеяр.

– Я был бы готов выплатить тридцать процентов… В конце концов человек, ведущий себя так, как мой компаньон, и вовсе не заслуживает права на долю…

– Да, конечно, что-нибудь придумаем, – столь же отрешенно кивнул Кудеяр.

Вот странно, лихой боевик отнюдь не воодушевлен приятной перспективой получить на нужды революции тысяч сто, не менее… Неужели он в столь явной прострации из-за того, что имело место быть в пансионате этой ночью? Бог ты мой, во что нас превращают женщины…

– Вы были правы, Дмитрий Петрович, – сказал Сабинин, видя, что с наводящими вопросами его собеседник не спешит. – Эта эсеровская красавица чуть ли не открыто предлагает мне к ним присоединиться. Эсдеки, на ее взгляд, и в подметки не годятся их славной боевой организации.