Владимир Митыпов - Ступени совершенства

Нефрэт нарушила молчание, поражаясь неожиданной громкости своего голоса:

— Хорошо, Тутмос, ты увидишь меня другой. Приходи сегодня в полночь к южной террасе дворца. Стражи там не бывает, в саду живут одни аисты и ручные антилопы.

Она с легкой улыбкой взглянула в изумленные глаза скульптора и покинула комнату, оставив его наедине с дремлющей у порога старухой.

Восковая скульптурка смотрела на Тутмоса странными пустыми глазами. Он машинально коснулся кончиками пальцев ее глянцевитой, словно влажной, поверхности. Мен или Юти, вероятно, нашли бы эту скульптуру гораздо худшей, чем две первые. В ее тонких чертах отразилась неуверенность ваятеля, делающего первые шаги с извечных путей старых мастеров.

Когда Тутмос вышел из дворца, солнце уже наполовину скрывалось за пологими холмами Западной пустыни. Воздух, насыщенный тончайшей пылью, был золотисто-багровым, а тени домов наливались сумеречной синевой. Уже ощутимо начинало веять вечерней прохладой.

У выхода скульптора встретил бородатый торговец из Микен. Этот город, расположенный на востоке Пелопоннеса, в последнее время становился влиятельным на берегах Зеленого моря. С завоеванием Кносса на Крите, значительно облегчившим плавание через Зеленое море, посланцы Микен стали частыми гостями в Ахетатоне. Последнее посольство, пышное и многочисленное, прибыло в столицу Кеме с богатыми подарками фараону. Предприимчивые ахейцы [37] Ахейцы — одна из трех основных групп древнегреческих племен, живших на Пелопоннесском полуострове. склоняли Эхнатона употребить свое влияние для облегчения торговли Микен на восточных берегах Зеленого моря. Слова послов подкреплялись многочисленными вазами, наполненными драгоценными камнями, золотыми и серебряными ритонами [38] Ритон — кубок для вина. и красивыми невольницами с Крита.

Эхнатон, озабоченный внутренним положением страны и желая скрыть от проницательных чужеземцев истинную причину отказа, медлил с окончательным ответом.

— Привет тебе, почтенный Тутмос! — с уважением сказал посланец далекого города. И одеждой и внешностью он был непохож на уроженца Кеме, но речь его была безукоризненно правильной.

— Привет и тебе, почтенный чужеземец! — вежливо ответил Тутмос, не понимая, что нужно от него этому невозмутимому ахейцу.

— Слава о твоем благословенном таланте достигла далеких Микен, — продолжал торговец. — У нас умеют ценить искусных мастеров. Я не боюсь преувеличить, сказав, что из ваятелей, живущих на берегах Зеленого моря, ты — самый великий.

— Мне приятно это слышать, — ответил удивленный Тутмос. — Но принять твои слова не могу. Я всего лишь молодой скульптор, не умудренный ни прожитыми годами, ни обилием виденного. У нас есть более зрелые и опытные мастера, у которых я учился и учусь сейчас.

— Ты имеешь в виду Мена и Юти? — перебил его микенец. — Я не стану спорить, они действительно талантливые ваятели, но их имена известны только в вашей стране, а о тебе знают и в Библе, и в Трое, и в Милете, и в Афинах, и в Коринфе. Микенские ваятели и зодчие тоже не обойдены умением. Наши мастера делают искусные росписи на стенах и на вазах, строят акрополи и неприступные крепости. В Микенах мы возвели стену из гигантских камней и ворота, украшенные изображениями львов. Я далек от вашего искусства, но и мне известно, что нет ничего более чуждого ему, чем разрушительная ярость войн. Я правильно говорю?

— Да, ты прав, чужеземец, — кивнул Тутмос. — Но зачем ты мне это говоришь?

— Сейчас ты поймешь, — сказал микенец. Он немного помолчал, обдумывая дальнейшие слова, и продолжал:

— Ваше искусство живет и расцветает только в мирное время. Я не хочу сказать плохое о твоей стране, но согласись, что у вас могут скоро наступить очень неспокойные дни. Поэтому тебе было бы полезно на время покинуть свою страну. Микены могут стать твоей новой родиной. Там ты найдешь почет, богатства и столь необходимый тебе мир. Твои замечательные творения будут радовать наши сердца и сердца твоих почитателей во всех странах на берегах великого Зеленого моря. Я не стану тебя торопить с ответом. Обдумав на досуге мои слова, ты найдешь, что сказаны они от чистого сердца и с добрыми намерениями.

От слов бородатого чужестранца на Тутмоса повеяло огромным неведомым простором далеких земель. Он медленно шел, по-новому оглядывая знакомый с детства облик своей родины. Теплые сумерки, разноголосый рев возвращающихся с пастбищ стад, юркие загорелые подростки-пастухи, следы босых девичьих ног на пыльной земле, стремительные темные силуэты птиц на остывающем фоне и резко очерченная неровность близкой пустыни — все это было так привычно, что порой не замечалось.

Странные слова — Милет, Троя, Микены — звучали притягательно и волнующе. Тутмос ощутил на губах горьковатые брызги волн Зеленого моря, в воображении рисовались горы, заросшие огромными деревьями, низвергающиеся с неба потоки воды, шумные портовые города, где встречаются люди сказочно далеких стран.

Тутмос никогда не предполагал о столь обширных границах своей славы, и ему на миг стало страшно, словно он заглянул в бездну.

Лицо микенца было спокойно и непроницаемо, ему можно было верить. Его глаза, видевшие десятки стран и бессчетное множество людей, выражали усталое пресыщение виденным. Но что он знает, этот равнодушно взирающий человек, о древней земле Кеме? Тутмос почувствовал легкое ощущение обиды. Он вспомнил ворчливого Мена, едкий ум Юти, свою уютную мастерскую, в которой работал еще его отец,

А исполинские храмы и колоссальные статуи на краю пустыни, притягательную силу которых он испытал на себе, несмотря на чувство неприязни? Незыблемые и тяжелые, словно вросшие в каменистую землю Кеме, они представлялись сейчас молодому скульптору основанием огромной и незримой пирамиды, на вершину которой он должен был вознести чудесную скульптуру царицы Нефрэт.

Тутмос остановился; это было то самое место, откуда он смотрел сегодня на рабов. Сейчас их уже не было, лишь сиротливо и неподвижно возвышались тонкие шеи птиц-шадуфов.

— Ты прав, чужеземец, — медленно заговорил Тутмос, отвечая на выжидательный взгляд микенца. — У нас много такого, от чего нужно было бы бежать. Но люди не делают этого, они живут и умирают на земле своих предков. Они бывают и счастливы, но чаще страдают. Разве в твоей стране нет этого? Здесь я вырос, здесь я обучился своему делу, и если слава обо мне достигла ваших далеких берегов, то разве не потому, что и эту славу и умение дали мне моя Кеме и творения моих учителей, давно умерших и живущих сейчас?

Что будет со мной, если, покинув их, я останусь чужим и в твоей стране? Нет, я не уеду отсюда. Что бы ни случилось со мной, пусть это будет на этой земле, где покоятся мои предки. Благодарю тебя, и прощай!