Рафаэль Сабатини - Суд герцога

Эта человеческая круговерть еще более напугала слугу. Он уже представлял себе чудовищный конец, который ждал его в руках пьяных злодеев.

— Ваше высочество, я очень спешу, — взмолился он.

Америго схватил его за руку и притянул к себе.

— А мы, значит, тебя задерживаем? Разумеется, задерживаем. Но тебе надобно воздержаться от подобных умозаключений. Мы не можем позволить такого. У нас и без тебя хватает мыслителей.

И тут же по его знаку мальчик вновь заиграл на лютне, а весельчаки запели:

Пьяные вопли, мелькание лиц, ног, рук в свете факелов буквально сводили Гаспаро с ума. Америго же продолжил допрос.

— Говоришь, тебя ждут, Гаспаро?

— Ждут, ваше высочество. Позвольте мне пройти. Умоляю, пропустите меня.

— Его ждут, — сообщил Америго остановившимся танцорам. — Эту пташку ждут в теплой постельке, а он тратит время в кругу праздно шатающихся пьянчуг. Как же тебе не стыдно, Гаспаро? — И добавил громким шепотом, словно только для Гаспаро, но так, чтобы услышали все:

— Где она живет и как ее зовут? Высокая она или низенькая, толстая или тощая, черноволосая или блондинка? Признавайся, парень. Поведай нам, каковы достоинства ее плоти и души, а мы решим, стоит ли тебе сдержать слово и прийти на свидание. Я — Америго Вителли, лучший в Италии ценитель женщин. Возможно, ты слышал обо мне. Так что выкладывай, ничего не скрывая, как на исповеди.

И тут Гаспаро решил, что знает, как выпутаться из этой передряги: достаточно упомянуть имя человека, к которому он послан, и от него тут же отстанут.

— Вы ошибаетесь, мессер Америго. Ошибаетесь. Я спешу не к женщине, но в дом капитана Бальдассаре Шипионе. Прошу вас, позвольте мне пройти.

Похотливая улыбка медленно сползла с раскрасневшегося лица Америго. Настроение его изменилось, а компания, мгновенно это почувствовав, притихла. А Гаспаро аж попятился. По его спине пробежал холодок.

— И что понадобилось тебе в доме Шипионе? — хрипло спросил Америго. Пьяное добродушие при упоминании имени его соперника сменилось пьяной же злобой. Теперь ему хотелось рвать и метать.

А Гаспаро уже била дрожь.

— Я… я… у меня письмо для капитана, ваше высочество.

Скажи он, кто его послал, все бы обошлось. Но Гаспаро не сказал, в полной уверенности, что Америго его знает.

Упоминание о письме пробудило в Америго ревность. Тут же потребовал он отдать ему письмо. Слуга залепетал, что письмо велено отдать лишь в руки адресата. И опять начал умолять более не задерживать его.

Но Америго было уже не до церемоний.

— Письмо! — рявкнул он.

Гаспаро продолжал упрямиться, и Вителли махнул своим приятелям пухлой ручкой.

Они бросились на слугу, как спущенные с поводков гончие — на зайца. В мгновение ока с Гаспаро сдернули камзол, разорвали на четыре части, за ним последовала рубашка, кинжал резанул пояс, панталоны упали на землю, за ними последовали рейтузы.

Короче, пять секунд спустя Гаспаро стоял в чем мать родила, четверо держали его, а двое копались в тряпье. Письмо выудили из одного из карманов камзола и торжественно вручили Америго.

Тот, не заботясь о последствиях, порвал связывающие письмо нити и потребовал света. Подошел слуга с факелом. Вителли прочитал, лицо его поначалу почернело от ярости, но тут же его осенило: если Беатрис угрожает опасность, а в письме говорилось именно об этом, кто, как не он, должен поспешить на помощь. Если же нет, если этим письмом она… Америго нахмурился. Болван-слуга говорил, что капитан ждет его, значит, ничего Беатрис не грозит. Просто она хочет… и губы Америго искривились в улыбке.

А тем временем застоявшиеся приятели Америго вновь закружили в хороводе под звуки лютни. Песню, правда, они пели уже другую:

Америго вырвался из круга.

— Ты пойдешь со мной! — приказал он одному из слуг с факелом. — А вам, друзья, веселой ночи! У меня важное дело. Счастливо оставаться.

И зашагал вдоль улицы в сопровождении слуги.

Приятели удивленно смотрели ему вслед, криками звали вернуться.

— Это может плохо кончиться, — изрек кто-то из них. — Он слишком пьян, нельзя отпускать его одного.

— Так за ним! — сразу же нашлось решение.

И вся компания двинулась следом во главе с мальчиком, продолжающим тренькать на лютне.

Гаспаро же, дрожащий от холода и страха, остался посреди улицы. Подобрал с земли остатки одежды, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. А потом, снедаемый жаждой мести, поспешил к Бальдассаре Шипионе, чтобы рассказать, как у него отняли письмо, посланное славному капитану монной Беатрис дельи Омодей.

Шипионе терпеливо выслушал несвязную речь Гаспаро, отправил его к губернатору, а сам приказал принести меч и кинжал и побежал к дому старого графа.

В комнатке, примыкающей к спальне монны Беатрис, царило напряженное ожидание. Франческо ерзал на стуле от нетерпения и страха, что кто-то из домочадцев может помешать выполнению его черных замыслов. Беатрис, с гулко бьющимся сердцем, лишь невероятным усилием воли не давала себе упасть в обморок. Она надеялась, что ее свидетельские показания не позволят Франческо выйти сухим из воды, если ему таки удастся убить ее жениха.

Внезапно Франческо поднялся, склонил голову, прислушиваясь. Улыбнулся, предвкушая скорый триумф.

— Идет твой возлюбленный, Беатрис, — возвестил он.

Тут и до ее ушей донесся скрип петель садовой калитки. Сердце забилось еще сильнее, по телу разлилась слабость, но она продолжала бороться со спасительным забытьем, всеми силами пытаясь сохранить контроль над головой и телом.

Франческо подошел к ней, вынул кляп изо рта.

— Можешь кричать, если тебе этого хочется.

Но Беатрис плотно сжала губы, понимая, что ее крики лишь заставят Бальдассаре ускорить шаг.

Франческо же вернулся к балконной двери, притаился среди тяжелых портьер. Чуть присел, готовясь к решающему удару, в его руке тускло блестела сталь кинжала.

Шаги приближались. Вот они загремели, именно загремели, ибо у Беатрис и Франческо слух обострился во сто крат, по ступеням лестницы.

Франческо, замерев, ждал с побледневшим лицом, затаив дыхание, брови его сошлись у переносицы, ноздри раздувались. Если б в это мгновение он хоть мельком глянул на Беатрис, то выражение ее лица наверняка остановило бы его.

Она сидела, вся подавшись вперед, насколько позволяли веревки, чуть разлепив губы, с широко раскрытыми глазами. И к страху, которым дышало ее прекрасное лицо, примешались изумление и даже облегчение. Ибо Беатрис знала, что мужчина, поднимающийся по лестнице, — не ее возлюбленный. Уж она-то, вся обратившаяся в слух, не могла ошибиться.