Рафаэль Сабатини - Суд герцога

Пантазилия подчинилась, хотя все ее существо восставало против опасной близости в столь интимном полумраке.

— Я… я прикажу принести свечи, — но не попыталась подняться или высвободить руку, которую сжимал Чезаре.

— Не надо, — возразил герцог. — Света достаточно, и я надолго не задержусь.

— Почему? — выдохнула Пантазилия, сердце ее учащенно забилось.

— Я заглянул к вам лишь на минутку. Но ещё более я грущу от того, что сегодняшний вечер с вами — последний для меня.

Борджа заметил страх, промелькнувший в ее глазах.

— Но в чем причина?

— Я — раб суровой необходимости, — объяснил он. — Меня ждет важное дело. Завтра, на рассвете, мы начнем решающий штурм и возьмем Солиньолу.

Об этом Пантазилия услышала впервые. Выходило, что она едва не опоздала с осуществлением своего плана.

— Вы… полагаете, что возьмете город? — теперь ей хотелось узнать как можно больше.

Улыбка герцога источала уверенность.

— Судите сами. Корелла нашел слабое место. На холме у южной стены. Все это время мы занимались подкопом, чтобы заложить под стену мощную мину. Поначалу нам активно мешали, но в последние дни лишь наблюдали за нами. Словно защитников Солиньолы убаюкала надежда на чудесное избавление. Нам это лишь на руку. Приготовления закончены. На рассвете мы подорвем стену и ворвемся в образовавшуюся брешь.

— Значит, я вас больше не увижу, — и после короткой паузы добавила:

— А в ваших будущих походах вспомните ли вы бедную Эуфемию Брасси, в одиночестве коротающую дни в Сполето?

Герцог наклонился вперед, и глаза его заглянули в ее так глубоко, что Пантазилия испугалась, что ему откроется истина. Потом он поднялся, отступил на пару шагов, замер в красных отблесках пылающих поленьев. За окнами скрипнул гравий. Кто-то ходил по саду. Несомненно, ее люди.

Герцог постоял, словно глубоко задумавшись, а она наблюдала за ним, и в лице ее он видел нечто такое, что ставило его в тупик. Правая рука ее то поднималась к шее, то падала на грудь, выдавая внутреннюю борьбу.

Внезапно герцог вновь приблизился к девушке.

— Хотите, чтобы я вернулся к вам, моя Эуфемия? — голос его переполняла страсть. — Так придите ко мне, — и он протянул к ней руки.

Пантазилия подняла глаза, встречая его взгляд, и ее опалило, словно огнем. По щекам вдруг покатились слезы.

— Мой господин, мой господин! — всхлипывала она.

Медленно встала, покачнулась, охваченная неодолимым желанием найти убежище в протянутых к ней руках, но останавливаемая презрением к себе за готовящееся ею предательство. Когда-то ей казалось, что поступает она благородно, служит правому делу. Теперь, когда настал решающий миг, ей открылась вся мерзостность ее замысла.

— Эуфемия, приди ко мне! — звал ее герцог.

— О, нет, нет! — и она закрыла руками пылающее лицо.

Пальцы Борджа коснулись ее плеч.

— Эуфемия! — никто не смог бы устоять перед этим голосом.

— Скажите… скажите, что любите меня, — взмолилась несчастная, цепляясь за последнюю соломинку самоуважения, ибо при всех их встречах, безмерно восторгаясь ее достоинствами, герцог ни единым словом не намекнул о его любви к ней.

Он тихонько рассмеялся.

— С такой тяжелой артиллерией любой возьмет самую неприступную крепость. Я же прошу о добровольной капитуляции.

Руки его сомкнулись за спиной Пантазилии, и, рыдая, она упала ему на грудь, желая и не желая того, раздираемая счастьем и ужасом. Губы их встретились. Рыдания стихли. Прикосновения герцога воспламеняли Пантазилию, как огонь. Так и стояли они, тесно прижавшись друг к другу, отбрасывая гигантскую тень на стену и потолок.

Наконец он расцепил руки и мягко оторвал ее от себя.

— А теперь прощайте. Я оставляю с вами свою душу. А тело мое должно быть в другом месте.

И тут, вспомнив о солдатах, что поджидали герцога в саду, переполнявший ее ужас прорвался наружу, словно бурный поток — через запруду. Она вновь припала к его груди.

— Нет, нет! — голос ее осип, глаза широко раскрылись.

— Но почему? — улыбаясь, воспросил герцог.

Улыбка его привела Пантазилию в чувство.

— Мой господин, еще не время.

Она отдавала себе отчет, что означает эта фраза. Но соглашалась на все, лишь бы удержать его в этой комнате. Не пустить в сад, где затаились ее люди. Их надо распустить. Она должна признаться во всем. Предупредить, чтобы он сумел спастись. Сбивчивые мысли проносились в ее голосе, наскакивая друг на друга.

— Я не знаю, когда вновь увижу вас. Вы уедете на заре. Чезаре, дайте мне час, один лишь час.

Пантазилия опустилась на кушетку, не отпуская полы камзола герцога.

— Присядьте со мной. Я… я должна кое-что сказать вам, прежде чем вы уедете.

Повинуясь, он сел рядом. Левая рука обвила плечи Пантазилии, привлекла ближе.

— Говорите, милая моя, или молчите, если вам того хочется. Мне достаточно того, что вы попросили меня остаться. Я останусь, пусть завтра над Солиньолой и не взовьется мой флаг.

Но в его объятиях храбрость покинула Пантазилию, лишив слов, которые она хотела произнести. Сладкая истома разлилась по ее телу.

Текли минуты. Поленья обратились в угли, присыпанные серой золой. Комната погрузилась во мрак, окутавший кушетку, на которой остались Чезаре и Пантазилия.

Со вздохом герцог поднялся, прошел к камину.

— Час прошел, и даже больше.

Из темноты, с кушетки, ему ответил другой вздох.

— Не покидай меня. Дай мне еще минуту.

Герцог наклонился, взял кочергу, разворошил уголья, сдвинул на них пару-тройку недогоревших поленьев. Взвились язычки пламени. В их отсвете он разглядел Пантазилию, сидевшую на кушетке, опершись подбородком о ладони, лицо ее белело в окружающей тьме.

— Ты меня любишь? — воскликнула она. — Скажи, что любишь меня, Чезаре. Ты еще не говорил мне этого.

— Нужны ли слова? — и в беззаботности его голоса она услышала ответ.

Закрыла лицо руками, зарыдала.

— О, какая же я подлая! Подлая!

— Что ты такое говоришь, радость моя?

— Тебе пора узнать все. — Пантазилия совладала с нервами. — Совсем недавно ты слышал в саду шаги. То были убийцы, ожидающие тебя, пришедшие по моему приказанию.

Борджа не пошевелился, продолжая смотреть на нее сверху вниз, и в свете пламени Пантазилия увидела, что он улыбается. Улыбку эту она истолковала по-своему: он доверяет ей, как самому себе, не верит ни единому ее слову, полагая, что это шутка.

— Это правда, — воскликнула Пантазилия, заламывая руки. — Я приехала сюда, чтобы заманить тебя в ловушку, похитить и держать заложником, пока не будет гарантирована безопасность Солиньолы.

Чезаре покачал головой, продолжая улыбаться.

— Так зачем говорить мне об этом?

— Зачем? Зачем? — глаза ее широко раскрылись. — Разве ты не понимаешь? Потому что я полюбила тебя, Чезаре, и более не могу сделать то, ради чего приехала.