Алексей Войтешик - Свод (СИ)

Озолиньш перевёл взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.

— Поправится, — сказал между делом хозяин жилища, — куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.

На пороге появился Янис Лапсенс.

— А ему-то чего надо? — не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.

— Это я его позвал, — пояснил Апсе. — У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.

— Янис, — по-хозяйски распорядился Апсе, — спроси, что это за люди?

Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, причём, доморощенный переводчик Янис при этом старательно жестикулировал, как видно дополняя этим свой, не самый чистый литовский язык.

Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он её полным почтения поклоном, говорящим самим за себя.

Янис, глядя на всё это, подошёл к притихшим односельчанам:

— Он благодарит бога и вас за то, что…

— Это мы поняли, — не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, — ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось?

Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнёс в ответ:

— Он, …не совсем литовец и жемайтского[17] почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут …Якаб? — громко осведомился Янис.

— Якуб, — поправил гость, — Якуб Война, — и дальше добавил что-то на своём неторопливом и благозвучном языке.

— Что он сказал? — поинтересовался Апсе.

— А бог его знает, — честно признался Янис, — что-то про отца, …сына…

— Ну да, …и про святого духа…

— Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын…

— Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?

Янис снова замахал руками, и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга»…

Утро встречало их холодным, порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шёл только сентябрь, а капризная природа «Нямецкага мора»[18] уже грозила серьёзным холодом.

Якуб Война — младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.

Безжалостное море отобрало его единственного спутника — слугу Юзефа, и теперь пан Война младший был вынужден провести своё недолгое путешествие к дядюшке в компании некого Свода (уж так тот назвался, что тут поделаешь) — англичанина, душу которого, как и душу Якуба не приняли воды холодного, неспокойного моря.

Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых молодой пан не получил никаких увечий и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас, дай бог процветания его роду, уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги дело привычное.

Во-вторых: несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, жители рыбацкого посёлка даже, несмотря на то, что жили они в весьма скромном достатке, и пальцем не тронули увесистый кошелёк молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война младший щедро отблагодарил их и за себя и за мистера Свода, второго человека, выжившего после кораблекрушения, ведь у того бедняги море отобрало всё, кроме жизни.

Пан Криштопас чудом смог спасти и её, старательно выхаживая загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжёлая участь, и кто ни слова не понимал, ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.

Сам пан Война младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании с такими же молодыми людьми, как и сам, безотрыва от занятий, а, просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, мог довольно сносно говорить на языке Короны[19], литовском, рассенском, а уж английский…, в Шотландии его и без того вокруг было достаточно.

С дядей Якуба — Бенедиктом Войной, едва не случился удар в тот момент, когда он получил письменное послание от живого племянника. Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырёх рыбацких посёлков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил, чуть ли не всё побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.

Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя, страшная буря потопила не одно судно. В конце концов, пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжёлым сердцем вынужден был вернуться домой.

Каковы же были его удивление и радость, когда на второй день после его возвращения, в момент, когда пан Война уже собрался отписать отцу Якуба, своему брату письмо о тяжёлой утрате, пришло некое послание, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и хотя пережил весьма трагические дорожные события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.

Переполненный счастьем пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырёхместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.

Возничий, знавший о том, что пан Война и сам не часто пользуется этой каретой, был просто преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чём-то думал пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец, не спросил:

— Чему вы улыбаетесь?

Свод ответил не сразу:

— …Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, — мечтательно сказал он.

— Мне, — добавил он уже как-то двусмысленно, — давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжёлой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и ещё от одной тяжкой ноши. И, наконец, я — большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже, в красивой, дорогой одежде да ещё и в компании с умнейшим молодым человеком.

Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который собственно вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным…