Вальтер Скотт - Айвенго

Он снова движением руки подозвал невольников и сказал им что-то вполголоса на их языке: Фрон де Беф побывал в Палестине и, быть может, именно там научился столь варварской жестокости. Сарацины достали из своих корзин древесного угля, мехи и бутыль с маслом. Один из них высек огонь, а другой разложил угли на широком очаге, о котором мы говорили выше, и до тех пор раздувал мехи, пока уголья не разгорелись докрасна.

— Видишь, Исаак, эту железную решётку над раскалёнными угольями? — спросил Фрон де Беф. — Тебя положат на эту тёплую постель, раздев догола. Один из этих невольников будет поддерживать огонь под тобой, а другой станет поливать тебя маслом, чтобы жаркое не подгорело. Выбирай, что лучше: ложиться на горячую постель или уплатить мне тысячу фунтов серебра? Клянусь головой отца моего, иного выбора у тебя нет.

— Невозможно! — воскликнул несчастный еврей. — Не может быть, чтобы таково было действительное ваше намерение! Милосердный творец никогда не создаст сердца, способного на такую жестокость.

— Не верь в это, Исаак, — сказал Фрон де Беф, — такое заблуждение — роковая ошибка. Неужели ты воображаешь, что я, видевший, как целые города предавали разграблению, как тысячи моих собратий христиан погибали от меча, огня и потопа, способен отступить от своих намерений из-за криков какого-то еврея?.. Или ты думаешь, что эти чёрные рабы, у которых нет ни роду, ни племени, ни совести, ни закона, ничего, кроме желания их владыки, по первому знаку которого они жгут, пускают в ход отраву, кинжал, верёвку — что прикажут… Уж не думаешь ли ты, что они способны на жалость? Но они не поймут даже тех слов, которыми ты взмолился бы о пощаде! Образумься, старик, расстанься с частью своих сокровищ, возврати в руки христиан некоторую долю того, что награбил путём ростовщичества. Если слишком отощает от этого твой кошелёк, ты сумеешь снова его наполнить. Но нет того лекаря и того целебного снадобья, которое залечило бы твою обгорелую шкуру и мясо после того, как ты полежишь на этой решётке. Соглашайся скорее на выкуп и радуйся, что так легко вырвался из этой темницы, откуда редко кто выходит живым. Не стану больше тратить слов с тобою. Выбирай, что тебе дороже: твоё золото или твоя плоть и кровь. Как сам решишь, так и будет.

— Так пусть же придут мне на помощь Авраам, Иаков и все отцы нашего племени, — сказал Исаак. — Не могу я выбирать, и нет у меня возможности удовлетворить ваши непомерные требования.

— Хватайте его, рабы, — приказал рыцарь, — разденьте донага, и пускай отцы и пророки его племени помогают ему, как знают!

Невольники, повинуясь скорее движениям и знакам, нежели словам барона, подошли к Исааку, схватили несчастного, подняли с полу и, держа его под руки, смотрели на хозяина, дожидаясь дальнейших распоряжений. Бедный еврей переводил глаза с лица барона на лица прислужников, в надежде заметить хоть искру жалости, но Фрон де Беф взирал на него с той же холодной и угрюмой усмешкой, с которой начал свою жестокую расправу, тогда как в свирепых взглядах сарацин, казалось, чувствовалось радостное предвкушение предстоящего зрелища пыток, а не ужас или отвращение к тому, что они будут их деятельными исполнителями.

Тогда Исаак взглянул на раскалённый очаг, над которым собирались растянуть его, и, убедившись, что его мучитель неумолим, потерял всю свою решимость.

— Я заплачу тысячу фунтов серебра, — сказал он упавшим голосом и, несколько помолчав, прибавил: — Заплачу… Разумеется, с помощью моих собратий, потому что мне придётся, как нищему, просить милостыню у дверей нашей синагоги, чтобы собрать такую неслыханную сумму. Когда и куда её внести?

— Сюда, — отвечал Фрон де Беф, — вот здесь ты её и внесёшь весом и счётом, вот на этом самом полу. Неужели ты воображаешь, что я с тобой расстанусь прежде, чем получу выкуп?

— А какое ручательство в том, что я получу свободу, когда выкуп будет уплачен? — спросил Исаак.

— Довольно с тебя и слова норманского дворянина, ростовщичья душа, — отвечал Фрон де Беф. — Честь норманского дворянина чище всего золота и серебра, каким владеет твоё племя.

— Прошу прощения, благородный рыцарь, — робко сказал Исаак, — но почему же я должен полагаться на ваше слово, когда вы сами ни чуточки мне не доверяете?

— А потому, еврей, что тебе ничего другого не остаётся, — отвечал рыцарь сурово. — Если бы ты был в эту минуту в своей кладовой, в Йорке, а я пришёл бы к тебе просить взаймы твоих шекелей, тогда ты назначил бы мне срок возврата ссуды и условия обеспечения. Но здесь моя кладовая. Тут ты в моей власти, и я не стану повторять условия, на которых возвращу тебе свободу.

Исаак испустил горестный вздох.

— Освобождая меня, — сказал он, — даруй свободу и тем, которые были моими спутниками. Они презирали меня, как еврея, но сжалились над моей беспомощностью, из-за меня замешкались в пути, а потому и разделили со мной постигшее меня бедствие; кроме того, они могут взять на себя часть моего выкупа.

— Если ты разумеешь тех саксонских болванов, то знай, что за них истребуют иной выкуп, чем за тебя, — возразил Фрон де Беф. — Знай своё дело, а в чужие дела не суйся.

— Стало быть, — сказал Исаак, — ты отпускаешь на свободу только меня да моего раненого друга?

— Уж не должен ли я, — воскликнул Фрон де Беф, — два раза повторять сыну Израиля, чтобы он знал своё дело, а в чужие не вмешивался? Твой выбор сделан, тебе остаётся лишь уплатить выкуп, да поскорее.

— Послушай, — обратился к нему еврей, — ради того, чтобы добыть этот самый выкуп, который ты с меня требуешь вопреки своей…

Тут он запнулся, опасаясь раздражить сердитого норманна. Но Фрон де Беф рассмеялся и сам подсказал ему пропущенное слово:

— Вопреки моей совести, хотел ты сказать, Исаак? Что же ты запнулся? Я тебе говорил, что я человек рассудительный и легко переношу упрёки проигравшей стороны, даже если проигравший — еврей. А ты не был так терпелив, Исаак, в ту пору, как подавал жалобу на Жака Фиц-Доттреля за то, что он обозвал тебя кровопийцей и ростовщиком, когда ты довёл его до полного разорения.

— Клянусь талмудом, — вскричал еврей, — ваша милость заблуждается: Фиц-Доттрель замахнулся на меня кинжалом в моей собственной комнате за то, что я попросил его возвратить занятые у меня деньги. Срок уплаты долга наступил ещё на пасху.

— Ну, это мне всё равно, — сказал Фрон де Беф, — для меня интереснее узнать, когда я получу своё серебро. Когда ты мне доставишь шекели, Исаак?

— Пусть дочь моя Ревекка поедет в Йорк, — отвечал Исаак, — под охраной ваших служителей, благородный рыцарь, и так скоро, как только всаднику возможно воротиться оттуда обратно, деньги будут доставлены сюда, и вы сможете взвесить и смерить их вот тут, на полу.