Вальтер Скотт - Ламмермурская невеста

Я сам видел этот роковой контракт. Имя Люси Эштон четко выведено под каждой страницей, и только чуть заметная кривизна букв указывает на то, что рука ее дрожала. Последняя же подпись не закончена, написана неразборчиво и размазана: дело в том, что как раз в тот момент послышался лошадиный топот, затем торопливые шаги по галерее и повелительный голос — приезжий требовал, чтобы его тотчас впустили в зал.

— Это он, это он! — вскрикнула Люси, и перо выпало из ее рук.

Не успело еще перо выпасть из рук мисс Эштон, как дверь в зал распахнулась и Эдгар Рэвенсвуд появился на пороге.

Локхард и второй слуга, тщетно пытавшиеся преградить ему доступ в зал, теперь в оцепенении застыли за его спиной; их испуг немедленно сообщился всем присутствующим. На лице полковника Эштона можно было прочесть не только страх, но и гнев;

Бакло изобразил высокомерие и подчеркнутое безразличие; остальные, даже леди Эштон, не могли скрыть своего ужаса; Люси окаменела, словно перед ней был не человек, а призрак. Рэвенсвуд и в самом деле походил скорее на призрак, чем на живое существо.

Эдгар остановился посреди зала, против стола, у которого сидела Люси; не обращая ни на кого внимания, словно она была там одна, он устремил на нее взгляд, исполненный глубокой печали и нескрываемого негодования. Его темный дорожный плащ, соскользнув с одного плеча, ниспадал широкими складками наподобие мантии; богатая одежда была в беспорядке и забрызгана грязью от быстрой езды; сбоку висела шпага, а из-за пояса торчали пистолеты. Надвинутая на лоб шляпа, которую он не снял при входе, бросала тень на его смуглое от природы лицо; обычно суровое, ныне же осунувшееся от горя и мертвенно-бледное после продолжительной болезни, оно имело теперь жестокое, даже свирепое выражение. В беспорядке ниспадавшие из-под шляпы волосы и застывшая поза делали его похожим на мраморную статую. Он не произнес не единого слова: несколько минут прошло в глубоком молчании.

Наконец к леди Эштон вернулось ее обычное самообладание, и она пожелала узнать, чем вызвано это дерзкое вторжение.

— Миледи, — сказал полковник, — разрешите мне предложить мастеру Рэвенсвуду этот вопрос и просить его последовать за мной, чтобы поговорить наедине.

— Нет, — перебил его Бакло, — я никому не уступлю права требовать объяснений у мастера Рэвенсвуда. Крайгенгельт, — оказал он, меняя тон, — что вы таращите глаза, словно увидели призрак, черт вас возьми! Мою шпагу! Живо!

— Простите, — заявил полковник, — я настаиваю на моем праве первым требовать удовлетворения у этого человека, нанесшего такое неслыханное оскорбление моей семье!

— Успокойтесь, джентльмены, — сказал Рэвенсвуд, поворачиваясь к ним и подымая руку, словно предлагая прекратить споры, — успокойтесь. Если жизнь опостылела вам так же, как мне, поверьте, я найду время и место для поединка с каждым из вас. Но сейчас мне не до пустяков.

— Не до пустяков! — повторил полковник, обнажая шпагу.

— Не до пустяков! — закричал Бакло, хватаясь за эфес шпаги, принесенной ему Крайгенгельтом.

Сэр Уильям в страхе за сына бросился между ним и Рэвенсвудом.

— Сын мой, я тебе запрещаю! — воскликнул он. — Бакло, умоляю вас! Именем королевы и закона — ни с места!

— Именем господа нашего, — вскричал Байдибент и, воздев руки к небу, встал между противниками, — именем господа нашего, ниспославшего на землю мир и благоволение, я прошу вас, я приказываю, я требую — откажитесь от насилия. Алчущий крови не угоден господу. Поднявший меч от меча да погибнет!

— За кого вы меня принимаете, сэр! — воскликнул полковник, гневно глядя на пастора. — Чтобы я снес такую обиду в доме моего отца? Пустите меня, Бакло!

Он сейчас же даст мне удовлетворение, или, клянусь небом, я немедленно убью его как собаку.

— Ну нет, этого я не позволю, — ответил Бакло. — Он спас мне жизнь, и, будь он сам дьявол, вознамерившийся погубить ваш дом и род, вы убьете его не иначе, как в честном поединке.

Воспользовавшись несогласием, возникшим в стане противника, Рэвенсвуд заговорил снова.

— Успокойтесь, джентльмены! — сказал он решительно. — Если вы ищете опасности, вам придется немного подождать, пока я освобожусь. Мое дело не потребует много времени. Ваша ли это рука, мисс? — спросил он более мягким тоном, протягивая Люси ее письмо.

Чуть слышное «да» сорвалось с ее губ: казалось, она едва сознает, что говорит.

— И это тоже ваш почерк? — продолжал он, протягивая ей их тайный брачный контракт.

Люси молчала. Страх, а мажет быть, более сильное чувство, сковал ее разум, и едва ли она понимала, о чем ее спрашивают.

— Если вы намерены предъявлять какие-то требования на основании этих бумаг, — вмешался сэр Эштон, — то предупреждаю вас: они не имеют никакой юридической силы.

— Сэр Уильям Эштон, — сказал Рэвенсвуд, — я прошу вас и всех присутствующих здесь выслушать меня и постараться правильно понять, чего я хочу.

Если мисс Эштон, как мне показалось из ее последнего письма, по собственной воле и собственному желанию требует расторгнуть нашу помолвку, эта бумага будет иметь для меня не больше цены, чем сорванный осенним ветром лист, валяющийся на земле.

Но я хочу услышать отказ из ее собственных уст.

И, не получив его, я не уйду отсюда. Вас здесь много, а я один, и вы можете убить меня, но я вооружен, доведен до отчаяния и дорого продам свою жизнь. Вот вам мое последнее слово: я должен услышать решение вашей дочери от нее самой; от нее самой, наедине, без свидетелей. Теперь выбирайте, — прибавил он: правой рукой он вынул шпагу из, ножен, левой достал из-за пояса пистолет и, взведя курок, опустил дулом вниз. — Выбирайте, — повторил он, — либо кровь обагрит этот зал, либо вы дадите мне возможность объясниться с моей нареченной невестой, на что я имею полное право по законам божеским и законам этой страны.

Все невольно отпрянули, устрашенные звуком его голоса и решительным видом: человек, одержимый отчаянием, всегда берет верх над людьми, охваченными более мелкими чувствами. Пастор первым прервал молчание.

— Именем господа нашего, — сказал он, обращаясь к сэру Уильяму, — умоляю вас, не отвергайте посредничества смиренного слуги его. Требование мастера Рэвенсвуда, угрожающего нам насилием, кажется мне основательным. Пусть мисс Люси скажет ему, что она сама сочла нужным согласиться с желанием своих родителей и раскаивается в данном ему слове.

И тогда он удалится с миром и не станет больше тревожить нас. Увы! Роковые следствия грехопадения праотца нашего Адама сказываются даже в созданиях, искупленных спасителем; нам же следует выказывать христианское долготерпение к людям, которые, пребывая во гневе и не праведности, поддаются неудержимому потоку страстей своих. Удостойте мастера Рэвенсвуда объяснением, на котором он настаивает. Оно не сможет глубоко ранить сердце мисс Эштон, ибо эта благородная девица уже твердо решила следовать выбору своих достойных родителей. И да будет так, говорю я. Мой долг просить вас согласиться на это мое предложение.