Вальтер Скотт - Роб Рой

Как бы там ни было, жена Мак-Грегора пригласила нас к завтраку, который был сервирован на траве и изобиловал всеми вкусными блюдами, какие могла предложить Горная Страна, но омрачался угрюмой и невозмутимой серьезностью, запечатленной на лице хозяйки, а также нашим затаенным и мучительным воспоминанием о том, что свершилось здесь накануне. Напрасно сам предводитель старался вызвать веселье: какой-то холод сковал наши сердца, точно трапеза наша была тризной, и каждый из нас вздохнул свободней, когда она закончилась.

— Прощайте, кузен, — сказала хозяйка мистеру Джарви, когда мы наконец поднялись. — Лучшее пожелание, какое может высказать другу Елена Мак-Грегор, — это никогда больше с ней не встречаться.

Мистер Джарви подыскивал ответ, вспоминая, верно, какое-нибудь изречение прописной морали; но спокойная и скорбная суровость Елены Мак-Грегор подавляла искусственную и чопорную важность бэйли. Он кашлянул, помялся, поклонился и молча отошел.

— А вам, чужестранец, я должна передать нечто на память от одной особы, которую вы никогда…

— Елена, — перебил Мак-Грегор громким и строгим голосом, — что это значит? Ты забыла приказ?

— Мак-Грегор, — ответила она, — я не забыла ничего, что надлежит мне помнить. Не таким рукам, как эта (она протянула вперед длинную, обнаженную по плечо мускулистую руку), передавать залог любви, если дар обещает что-либо, кроме горя. Молодой человек, — сказала она, передавая мне кольцо, в котором я сразу узнал одно из немногих украшений, какие носила иногда мисс Вернон, — это вам от той, кого вы больше никогда не увидите. Если это безрадостный дар, ему вполне пристало пройти через руки посредника, который и сам никогда не изведает радости. Последние слова ее были: «Пусть он забудет меня навсегда».

— И она думает, — воскликнул я помимо воли, — что это для меня возможно!

— Все можно забыть, — сказала необыкновенная женщина, вручившая мне кольцо, — все, кроме сознания утраченной чести и жажды мщения.

— Seid suas! note 97— нетерпеливо крикнул Мак-Грегор, топнув ногой.

Волынки заиграли, и их пронзительные, режущие ухо звуки оборвали наш разговор. Безмолвными жестами распростились мы с хозяйкой и снова отправились в путь, причем я уносил с собой новое доказательство, что был любим Дианой — и навеки с нею разлучен.

Наша дорога пролегала по угрюмой и романтической местности, но, поглощенный печалью, я не мог любоваться видом, а потому и не стану описывать его. Высокий пик Бен-Ломонда — державный властитель здешних гор — поднимался по правую руку от нас и служил как бы огромной пограничной вехой. Я только тогда пробудился от оцепенения, когда после долгого и трудного пути мы выступили из ложбины и перед нами открылся Лох-Ломонд. Избавлю вас от описания картины, которую вы едва ли представите себе, не увидев собственными глазами; но, бесспорно, это горделивое озеро, кичась несчетными островами редкой красоты и всех разнообразных форм и очертаний, какие может измыслить фантазия, — причем у северной своей границы оно суживается, теряясь в туманной дали отступающих гор, с юга же, постепенно расширяясь, омывает изрезанный берег прекрасной и плодородной земли, — озеро это являет поистине необычайное, величественное зрелище. Восточное побережье, особенно пустынное и скалистое, было в ту пору главным прибежищем Мак-Грегора и его клана, для усмирения которого на полпути между Лох-Ломондом и другим озером содержался маленький гарнизон. Но условия местности с ее бесчисленными ущельями, болотами, пещерами и другими местами, пригодными для укрытия или обороны, делали позицию горцев неуязвимой, так что присылка сюда небольших военных сил означала лишь признание опасности, но не могла служить действенным средством к ее устранению.

Не раз, как и в том случае, которому я был свидетелем, гарнизону приходилось страдать от предприимчивого разбойника и его приверженцев. Но их победу никогда не омрачала жестокость, если во главе стоял сам Мак-Грегор: незлобивый и дальновидный, он хорошо понимал, как опасно было бы возбуждать к себе излишнюю ненависть. К большой своей радости, я узнал, что он приказал отпустить взятых накануне пленников целыми и невредимыми; и в памяти людей сохранилось немало подобных случаев, когда этот замечательный человек проявлял черты милосердия, даже великодушия.

В заливе, под громадой нависшей скалы, нас ожидала лодка с четырьмя дюжими шотландцами. Наш хозяин ласково, даже сердечно распростился с нами. С мистером Джарви его и в самом деле связывало взаимное уважение, несмотря на различие их занятий и образа жизни. Любовно расцеловавшись с Мак-Грегором и уже совсем прощаясь, бэйли от полноты сердца срывающимся голосом заверил своего родственника, что если когда-нибудь ему или его семье понадобятся в трудную минуту сто или даже двести фунтов, пусть он только черкнет несколько слов на Соляный Рынок, — на что Роб, схватившись одной рукой за эфес палаша, а другой горячо пожимая руку мистеру Джарви, ответствовал, что если кто-нибудь когда-нибудь обидит его родственника, пусть он только даст ему знать, и он, Мак-Грегор, «оторвет обидчику уши, будь то хоть первейший человек Глазго».

С такими заверениями во взаимной помощи и неизменной дружбе мы оттолкнулись от берега и взяли курс на юго-западный конец озера, где берет свое начало река Левен. Роб Рой все еще стоял на скале, от которой отчалила наша лодка, и мы долго видели издали его длиннее ружье, развевающийся плед и одинокое перо на шляпе, в те дни отличавшее в горах Шотландии дворянина и воина, тогда как современный вкус украсил головной убор воина-горца целым букетом черных перьев, придав ему сходство с траурным опахалом, какое несут впереди похоронной процессии. Наконец, когда легло между нами изрядное расстояние, мы увидели, как друг наш повернулся и медленно пошел вверх по склону горы в сопровождении своей свиты, или, вернее, телохранителей.

Мы долгое время плыли молча, тишину нарушала лишь гэльская песня, которую пел один из гребцов, — тихий, нестройный напев, переходивший временами в дикий хор, когда остальные подхватывали песню.

Мысли мои были печальны; однако величественное окружение действовало на меня успокоительно, и в тот торжественный час мне думалось: будь я католик, я согласился бы жить и умереть отшельником на одном из этих романтических красивых островов, между которыми скользила наша лодка.

Бэйли тоже предался размышлениям, но, как я потом узнал, совсем иного свойства. Промолчав битый час, в течение которого мысленно производил необходимые вычисления, он стал вдруг ревностно доказывать мне, что озеро можно осушить и отдать под плуг и борону много сот — да какое там! — много тысяч акров земли, между тем как сейчас от него никакого проку, разве что ловят в нем щуку да окуня.