Роберт Харрис - Очищение

Курий рыдал. Я тоже еле сдерживал слезы, представляя себе грустную картину, нарисованную Цицероном: эта картина и обещание неприкосновенности сделали свое дело. Когда Курий пришел в себя, он дал обещание сообщить Цицерону, как только что-то узнает о планах Катилины. Таким образом, тонкий ручеек информации не прервался.

Ждать пришлось недолго.

Следующий день являлся кануном выборов, а Цицерон должен был председательствовать в Сенате. Однако из-за угрозы нападения ему пришлось добираться до Сената кружным путем — вокруг Эсквилинского холма и вниз, по виа Сакра. Времени на это ушло в два раза больше обычного, и был уже полдень, когда мы появились в Сенате. Его курульное кресло поставили около входной двери, и он сидел в тенечке, читая корреспонденцию, окруженный своими ликторами в ожидании авгуров. Несколько сенаторов спросили его, знает ли он, что утром сказал Катилина? По всей видимости, он выступил перед своими сторонниками у себя дома, будучи очень возбужденным. Цицерон ответил отрицательно и послал меня выяснить, в чем дело. Я прошел по сенакулуму [30] Открытое пространство перед зданием Сената. и переговорил с несколькими сенаторами, с которыми у меня сложились дружеские отношения. Весь зал гудел от слухов. Некоторые говорили, что Катилина призвал к убийству богатейших жителей Рима, другие — что он призвал к восстанию. Я записал несколько предположений и уже собирался вернуться к Цицерону, когда Курий протиснулся мимо меня и незаметно сунул мне в руку записку. Он был болезненно бледен от ужаса.

— Передай это консулу, — прошептал он мне, и, прежде чем я смог ответить, исчез.

Я оглянулся. Более ста сенаторов разговаривали, разбившись на небольшие группки. Насколько я мог судить, никто не заметил нашего контакта.

Я поспешно вернулся к Цицерону и передал ему записку. Нагнувшись к его уху, сказал, что это от Курия…

Он развернул ее, прочитал — и его лицо напряглось. В записке было написано, что его собираются убить завтра, во время голосования. Именно в этот момент появились авгуры и провозгласили, что предзнаменования были благоприятными.

— Вы в этом уверены? — спросил Цицерон мрачным тоном.

Они торжественно подтвердили свое предсказание.

Я видел, как в уме хозяин просчитывает свой следующий ход. Наконец он встал, знаком показал ликторам, что те должны забрать его кресло, и прошел вслед за ними в прохладу зала заседаний. Сенаторы последовали за ним.

— Мы знаем, что Катилина действительно сказал этим утром?

— Не в подробностях.

Пока мы шли по проходу, хозяин тихо сказал мне:

— Боюсь, что эта опасность реальна. Если подумать, то они точно знают, где я буду завтра — на Марсовом поле, наблюдая за голосованием. И меня будут окружать тысячи людей. Для десяти-двадцати вооруженных преступников будет несложно пробиться сквозь толпу и убить меня.

К этому моменту мы подошли к подиуму, на который консул поднялся, повернувшись лицом к аудитории, и спросил меня:

— Квинт здесь?

— Нет, он ведет агитацию.

Действительно, многие сенаторы отсутствовали. Все кандидаты в консулы и большинство кандидатов в трибуны и преторы, включая Квинта и Цезаря, решили посвятить день встречам с избирателями, а не государственным делам. Только Катон был на своем месте, изучая материалы казначейства. Цицерон состроил гримасу и смял записку Курия в руке. Так он стоял несколько минут, пока не понял, что сенаторы внимательно наблюдают за ним.

— Граждане, — объявил он. — Мне только что доложили о многочисленном и разветвленном заговоре против Республики, который включает в себя и убийство первого консула. — Аудитория вздохнула. — Для того чтобы эта информация могла быть проверена и обсуждена, я предлагаю отложить начало завтрашнего голосования до того момента, когда мы сможем четко оценить опасность. Есть возражения?

В последовавшем за этим возбужденном шепоте невозможно было ничего разобрать.

— В таком случае заседания объявляется закрытым до рассвета завтрашнего дня. — С этими словами Цицерон спустился в зал, сопровождаемый ликторами.

В Риме наступил период замешательства. Цицерон направился прямо домой и занялся выяснением того, что точно сказал Катилина, — рассылал клерков и посыльных к потенциальным информаторам. Мне было велено привести Курия из его дома на Авентинском холме. Сначала его слуга отказался впустить меня — сенатор никого не принимает, объяснил он мне, — но я приказал сообщить, что прибыл от Цицерона, и меня впустили. Курий находился в состоянии нервного срыва: он разрывался между страхом перед Катилиной и страхом быть обвиненным в убийстве консула. Сенатор наотрез отказался пойти со мной и встретиться с Цицероном лично — все это было слишком опасно. С большим трудом мне удалось заставить Курия рассказать об утренней встрече в доме Катилины.

Он рассказал, что там присутствовали все сторонники Катилины: одиннадцать сенаторов, включая его самого, полдюжины всадников, из которых он назвал Нобилора, Статилиса, Капита и Корнелия, а также бывший центурион Манлий и десятки мятежников из Рима и со всей Италии. Сцена была очень драматичной. Дом абсолютно пуст — Катилина был банкротом, и дом заложили. В нем оставался только серебряный орел, который когда-то был личным штандартом консула Мария в тот период, когда он выступил против патрициев. Что же касается того, что сказал Катилина, то, по рассказам Курия, это звучало следующим образом (я записывал под его диктовку):

— Друзья, с того момента, как Рим освободился от царей, им управляет кучка влиятельных олигархов, которые все контролируют: государственные учреждения, землю, армию, налоги и наши заморские провинции. А все мы, как бы мы ни старались, для них просто толпа ничтожеств. Даже те из нас, кто высок по рождению, вынуждены кланяться и пресмыкаться перед людьми, которые в нормальном государстве смотрели бы на нас снизу вверх. Вы знаете, кого я имею в виду. Все влияние, сила, богатство и само государство в их руках; все, что осталось нам, — это опасности, поражения, суды и нищета. И как долго, мои храбрые друзья, мы будем все это терпеть? Не лучше ли смело погибнуть в битве, чем влачить жалкое существование в качестве игрушек для тщеславия этих людей? Но погибать нам необязательно. Мы молоды и тверды сердцем, в то время как наши враги развращены своей роскошью и ослаблены годами. Они объединяют по три-четыре здания, чтобы в них жить, тогда как у нас нет места, которое мы могли бы назвать своим домом. У них картины, статуи и рыбные пруды, а у нас — нищета и долги. Впереди нас ждет только страдание. Просыпайтесь же! У нас есть шанс завоевать честь и славу! Используйте меня так, как вы хотите: или как командира, или как солдата, стоящего с вами в одной шеренге, — и помните о той военной добыче, которую вы сможете завоевать в этой борьбе и которая будет вашей, если я стану консулом. Откажитесь быть рабами! Будьте хозяевами! И давайте, наконец, покажем миру, что мы мужчины!