Роберт Харрис - Очищение

Эти рабыни были вызваны в суд, и, когда они выстроились в одну линию, испуганные, с опущенными глазами, я увидел среди них мою обожаемую Агату, образ которой я так и не смог забыть за те два года, что прошли с нашей с ней единственной встречи. Они робко стояли, пока зачитывались их показания, а я хотел, чтобы она подняла глаза и посмотрела в моем направлении. Я махал ей рукой. Я свистел. Люди вокруг меня, должно быть, подумали, что я сошел с ума. Наконец я сложил руки рупором и выкрикнул ее имя. На это она подняла глаза, но на Форуме было так много зрителей, шум был такой сильный, а солнце так беспощадно светило в глаза, что у меня практически не было шансов, что она меня увидит. Я пытался пробиться поближе через спрессованную толпу, но люди впереди, которые стояли так уже несколько часов, не пропустили меня. В отчаянии я услышал, как защита Клавдия отказалась от опроса этих свидетелей, так как их показания не имели отношения к разбираемому делу. После этого горничным приказали покинуть платформу. Я мог только проводить Агату глазами, когда она спускалась с нее.

Лукулл продолжил свои показания, и я почувствовал, как во мне подымается ненависть к этому разложившемуся плутократу, который, сам того не зная, владел сокровищем, за которое я готов был отдать жизнь. Я настолько задумался, что потерял нить его выступления и, только услышав смех толпы, стал опять слушать то, что он говорил. Он рассказывал о том, как спрятался в спальне своей жены и наблюдал, как она и ее брат совершали «акт совокупления в собачьей позе», как он это описал. И ведь Клавдий не ограничил свои аппетиты одной сестрой, но хвастался своими победами и над двумя другими. Так как муж Клодии Целер только что вернулся из Ближней Галлии, для того чтобы избираться на пост консула, это показание было особенно пикантным. Все это время Клавдий сидел, широко улыбаясь своему бывшему шурину, прекрасно понимая, что, какой бы урон показания Лукулла ни наносили его репутации, своей репутации Лукулл делал еще хуже. Так закончился третий день, в конце которого обвинение закончило опрос свидетелей. Я надеялся, что после окончания заседания смогу увидеть Агату, но она исчезла.

На четвертый день защита начала свою работу по отмыванию Клавдия от всей этой грязи. Это было трудной задачей, потому что никто, даже Курион, не сомневался в виновности Клавдия. Однако Курион попытался сделать все, что было в его силах. Основой его защиты было то, что все произошедшее было ошибкой с точки зрения определения личности преступника. Свет был очень тусклым, женщины в истерике, преступник переодет — как можно быть уверенным, что это был именно Клавдий? Все это было малоубедительно. Однако, как раз ближе к полудню, защита Клавдия вызвала неожиданного свидетеля. Человек по имени Козиний Скола, вполне респектабельный житель города Интерамний, находящегося в девяноста милях от Рима, заявил, что в ту ночь Клавдий был у него дома. Даже при перекрестном допросе он твердо держался этой версии, и хотя он был один против десятка свидетелей обвинения, включая мать Цезаря, он выглядел очень убедительно.

Цицерон, наблюдавший за допросом со скамьи сенаторов, наклонился и подозвал меня к себе:

— Этот парень или лжец, или сумасшедший, — прошептал он. — Ты же помнишь, что в день праздника Доброй Богини Клавдий приходил ко мне. Я помню еще, что после этого визита мы поссорились с Теренцией.

Как только хозяин заговорил об этом, я тоже это вспомнил и подтвердил, что он прав.

— О чем вы там? — спросил Гортензий, который, как всегда, сидел рядом с Цицероном и прислушивался к нашему разговору.

— Я говорил о том, что в тот день Клавдий был у меня дома, поэтому он не мог вечером оказаться в Интерамнии, — повернулся к нему Цицерон. — Его алиби — обман. — Он говорил без всякой задней мысли. Если бы он обдумал последствия этого заявления, то наверняка был бы осторожнее.

— Тогда ты должен дать показания, — сразу же заявил Гортензий. — Это алиби должно быть разрушено.

— Ну нет, — быстро сказал Цицерон. — Я с самого начала предупредил, что не хочу иметь к этому никакого отношения. — И подав мне сигнал идти за ним, сенатор встал и сразу же ушел с Форума в сопровождении двух мускулистых рабов, которые охраняли его в те дни.

— Это было глупо с моей стороны, — сказал Цицерон, когда мы взбирались на холм. — Наверное, я старею.

Я услышал, как толпа за нами засмеялась над каким-то замечанием одного из сторонников Клавдия: улики могли быть против него, но толпа была на его стороне. Я почувствовал, что Цицерон недоволен результатами дня. Совершенно неожиданно защита стала брать верх.

Когда заседание закрылось, все три обвинителя пришли к Цицерону. С ними же прибыл Гортензий. Как только я их увидел, то понял, чего они хотят, и про себя проклял Гортензия за то, что тот поставил Цицерона в столь неудобное положение. Я провел их в сад, где Цицерон и Теренция наблюдали, как маленький Марк играет с мячом.

— Мы хотим, чтобы ты дал показания, — начал Крус, который был главным обвинителем.

— Я ждал, что ты скажешь именно это, — сказал Цицерон, бросив злой взгляд на Гортензия. — И думаю, что ты можешь предугадать мой ответ. Думаю, что в Риме найдется еще сотня людей, которые видели Клавдия в тот день.

— Но нам не удалось найти ни одного, — сказал Крус. — Или никто не желает свидетельствовать.

— Клавдий всех их запугал, — добавил Гортензий.

— А кроме того, никто не сравнится с тобой по авторитету, — добавил Марцелин, который всегда был сторонником Цицерона, начиная со времени суда над Верресом. — Если ты сделаешь нам завтра это одолжение и подтвердишь, что Клавдий был у тебя, у присяжных не будет выбора. Это алиби — единственное, что стоит между ним и изгнанием.

Цицерон с недоверием посмотрел на них.

— Послушайте, подождите минутку. Вы хотите сказать, что без моего свидетельства его оправдают? — Они повесили головы. — Как такое могло случиться? Никогда еще перед судом не представал более виновный человек. — Он повернулся к Гортензию. — Ты же сказал, что «оправдание исключается». «Надо больше доверять здравомыслию римлян», — разве это не твои слова?

— Он стал очень популярен. А те, кто его не любит, боятся его сторонников.

— Да, и Лукулл нам здорово подкузьмил. Все эти истории про простыни и прятание в спальне сделали из нас посмешище, — сказал Крус. — Даже некоторые присяжные говорят о том, что Клавдий не более извращен, чем те, кто его обвиняет.

— И теперь я должен все это исправлять? — Цицерон в отчаянии взмахнул руками.

Теренция качала Марка на коленях. Неожиданно она поставила его на землю, велела идти в дом и, повернувшись к мужу, сказала:

— Может быть, тебе это и не нравится, но ты должен это сделать — если даже не для Республики, то для себя самого.