Александр Дюма - Предсказание

— Тогда чем же занимаются в данный момент, — возразил принц, — те тысячи гугенотов, что, как из-под земли, объявились в ваших отдаленных провинциях, в Нидерландах, в Германии, как не подготовкой гигантского бунта против папы? А ведь папа — наивысший из королей.

— Да, принц, — отвечал Франциск (раздумья у него уступили место грусти), — да, вы правы, и я вам признателен за то, что вы мне это сказали. Я так редко с вами вижусь, мой кузен, а ведь вы один из членов моей семьи, человек, которому я больше всего доверяю, придворный, к которому я испытываю самые дружеские чувства. С детских лет, мой дорогой принц, я ощущаю по отношению к вам искреннюю приязнь и симпатию, вполне объяснимую вашей смелой откровенностью. Ни один человек не решился бы говорить со мною так, как это сделали вы, за что я вам благодарен вдвойне и в знак моей благодарности хочу сделать вам признание, которого не делал никому и которое королева-мать только что вырвала у меня.

— Говорите, государь.

Король обнял Конде за шею и притянул его к себе.

— Так вот, мой дорогой принц, — продолжал он, — не исключено, что мне потребуется не только ваш совет, о чем я сейчас просил, но и ваша поддержка.

— Я в полном распоряжении вашего величества.

— Так вот, мой кузен, я безумно влюблен.

— В королеву Марию? Я об этом знаю, государь, — сказал Конде, — это стало настоящим придворным скандалом.

— Не в королеву Марию… но в одну из ее фрейлин.

— Вот как! — воскликнул принц, разыгрывая глубочайшее изумление. — И, само собой разумеется, вашему величеству отвечают взаимностью?

— Меня несказанно любят, кузен!

— И дают вашему величеству доказательства любви?

— Да.

— Меня бы удивило, государь, если бы дело обстояло иначе.

— Ты меня не спрашиваешь, о ком идет речь, Луи?

— Я не могу позволить себе допрашивать короля, но я жду, когда король пожелает довести свое признание до конца.

— Луи, это дочь одного из знатнейших сеньоров при французском дворе.

— О!..

— Это дочь маршала де Сент-Андре, Луи.

— Примите мои сердечные поздравления, государь. Мадемуазель де Сент-Андре — одна из самых красивых особ королевства.

— Значит, это так? Ты вправду так думаешь, Луи? — воскликнул король, вне себя от радости.

— Когда-то, государь, я испытывал по отношению к мадемуазель де Сент-Андре точно такие же чувства, как и ваше величество.

— Это только укрепляет нашу симпатию друг к другу, мой кузен.

— Я не осмелюсь напрасно похваляться этим, государь.

— Значит, ты считаешь, что я прав?

— Тысячу раз правы! Когда встречаешь такую девушку, то, кто бы ты ни был, король или простолюдин, ты всегда прав, если влюбишься в нее, а особенно если и она тебя полюбит.

— Значит, таково твое мнение?

— Не только мое, но и, должно быть, всех на свете, за исключением господина де Жуэнвиля… Я полагаю, король, к счастью, не спрашивал у него совета, а поскольку вполне возможно, что он ничего не знает о чести, какую король оказал его невесте…

— Вот тут-то ты ошибаешься, Луи, — возразил король, — дело в том, что он об этом знает.

— Ваше величество хочет сказать, что он о чем-то подозревает?

— Я же говорю тебе, что он все знает.

— О! Это невозможно…

— Но я же говорю тебе, что это так!

— Но, государь, это невероятно!

— И все же приходится верить… Однако, — продолжал король, нахмурив брови, — я бы не придавал этому факту особого значения, если бы за ним не последовали события особой важности, вызвавшие бурную сцену между мной и матерью, о чем я уже упомянул в нескольких словах.

— Но что такое важное могло произойти, государь? Я надеюсь, что ваше величество соблаговолит посвятить меня в смысл подобной загадки, — простодушно произнес принц де Конде, лучше кого бы то ни было знавший истинный ее смысл.

И тут король жалобным голосом стал рассказывать о происшедшей между ним и матерью бурной сцене, и время от времени голос его обретал жесткие нотки.

Принц слушал с глубоким вниманием.

И как только Франциск кончил, он проговорил:

— Все это хорошо, так что, государь, как мне кажется, вы удачно вышли из создавшегося положения и на сей раз избавились от опеки.

Король поглядел на принца и взял его под руку.

— Да, мой кузен, — продолжал он, — я удачно вышел из создавшегося положения: пока королева-мать была со мной, мне, по крайней мере, казалось, что я радуюсь, как невольник, разбивший свои цепи, и это придавало мне силы. И королева ушла, будучи уверена в серьезности моего бунта. Но, как только за ней затворилась дверь, как только я остался один — поймите, я обязан быть откровенен с вами, — так вот, тогда все мускулы моего тела, все фибры моей души стали вялыми, и если бы вы не пришли, мой кузен, то думаю, что я, как это было не раз, отправился бы к ней, бросился в ноги и попросил прощения.

— О, берегитесь этого, государь! — воскликнул Конде. — Тогда вы пропали!

— Я хорошо это знаю, — произнес король, еще крепче вцепившись в руку Конде, как потерпевший кораблекрушение хватается за плывущий мимо обломок, ожидая от него спасения.

— Но, в конце концов, чтобы напугать вас до такой степени, королева-мать, должно быть, угрожала вам каким-то великим несчастьем, какой-то невообразимой опасностью?

— Она угрожала гражданской войной.

— А-а!.. И где же ее величество видит гражданскую войну?

— Да там же, где вы сами ее только что видели, мой кузен. Партия гугенотов могущественна, однако их враг, господин де Гиз, тоже могуществен. Так вот, моя мать, которая видит все только глазами Гизов, которая управляет королевством только руками Гизов, которая женила меня на родственнице господ де Гизов, — так вот, моя мать угрожала мне гневом господ де Гизов и, что еще хуже, их нежеланием быть на моей стороне.

— А что бы случилось в результате этого, государь?

— Еретики стали бы хозяевами королевства.

— А вы что на это ответили, государь?

— Ничего, Луи. Что я мог на это ответить?

— О, многое, государь.

Король пожал плечами.

— В частности, одно, — продолжал принц.

— Но что же?

— А то, что есть средство помешать еретикам стать хозяевами королевства.

— И в чем заключается это средство?

— Самому встать во главе еретиков, государь.

Юный король на миг задумался и нахмурил брови.

— Да, — согласился он, — эта идея превосходна, мой кузен, это игра на изменении соотношения сил, в чем так преуспела моя матушка Екатерина. Но ведь протестантская партия меня ненавидит…

— С какой стати ей ненавидеть вас лично, государь? Ведь известно, что вплоть до нынешнего момента вы были всего лишь орудием в руках собственной матери.

— Орудием! Орудием! — повторял Франциск.

— Вот видите, вы и сами это признаете, государь… Но гугенотская партия никогда не выступала против короля: она ненавидит королеву-мать, вот и все.