Александр Дюма - Последний платеж

Здесь находилась едва ли не главная святыня Москвы — Мадонна Иверская или Грузинская, ибо по-старорусски Грузия именовалась Иверией. Спасенная от турецко-персидских нашествий на Афон, увезенная когда-то из Грузии, эта высокочтимая икона была подарена Москве, Руси, взявшей Иверию (Грузию) под свое покровительство.

Эдмон перед осмотром древней русской столицы во французском консульстве основательно вооружился разными сведениями о ней и сейчас мог щегольнуть ими перед Гайде.

Московские рестораны назывались трактирами. Ближайшим к Кремлю трактиром был знаменитый «Егор», расположенный в нескольких шагах от Иверских ворот.

К этому трактиру примыкал не менее известный «Охотный ряд». Это средоточие гастрономической московской торговли, где можно было приобрести все: от саженного осетра до целого лебедя тоже почти с саженным размахом крыльев, и от десятипудового дикого кабана до тридцатипудовой лосиной туши. Здесь также можно было найти и медвежатину, и индюшатину, и рябчиков, и тетеревов, и молочных поросят, и спинки дикой степной козы-сайгака, и любую икру — от зеленой, зернистой до угольно-черной паюсной!

Все эти огромные ресурсы для ублажения самых требовательных, избалованных или прожорливо-бездонных желудков были в любое время в распоряжении прославленного «Егора» — первейшего по размаху трактира Москвы, куда не гнушались заглядывать даже и коронованные особы. И этот пресловутый храм Чревоугодия, как и все в Москве, был своеобразен. Официанты в нем назывались «шестерка» или «беловый» — по необычному одеянию сплошь белого цвета: длинная до колен рубаха с плетеной подпояской, белые широкие штаны, на бегу раздувавшиеся, как паруса; белая громадная салфетка под мышкой. Не хватало лишь разве белого парика для совершенно законченной безупречно стильной полноты картины, но волосы у «шестерок» были, как правило, светло-русые, и ощущение общей белизны нарушалось.

Для развлечения гостей трактир «Егор» был наполнен десятками птичьих клеток с соловьями, канарейками, дроздами и даже попугаями. Все это пестрело, свистело на разные голоса, но было не в силах заглушить жизнерадостный галдеж, пьяную или хвастливую болтовню многочисленных посетителей.

Трактир даже высокого класса считался законным местом всяческого шума, пения не только птичьего, но и человеческого, пускай некоторые голоса поющих порой больше походили на козлиные или бычьи. Для особо почетных гостей хозяин, он же и главный метродотель, заводил редкую в то время музыкальную машину — немецкое подобие самоиграющей шарманки с пружинным заводом.

В это многопосещаемое заведение и повел Эдмон Дантес свою откровенно проголодавшуюся спутницу.

— Уж изучать Москву, так изучать! — шутливо произнес он, вводя Гайде в звенящий птичьими и человеческими голосами обширный трактир, который занимал целых два этажа здания, соединенных широкой гостеприимной лестницей. Его нижний этаж был чуть попроще, подешевле. Верхний же — украшали не только птичьи клетки, картины в тяжелых золоченых рамах, разные виды пальм, но и имелось несколько аквариумов огромных размеров, где плавали стерляди, предназначенные для приготовления ухи по выбору заказчика.

Изысканный вид Дантеса и его спутницы заставил солидного, бородатого, одетого в ливрею швейцара, указать им путь на верхний этаж.

— Пожалуйте, — сказал он уважительно и добавил, удивив гостей, — Сильвупле…

Эдмон уплатил за это приятное удивление серебряный рубль, в свою очередь изрядно удивив швейцара, не очень привычного даже здесь к таким щедрым чаевым: за одно лишь слово, за один лишь жест.

Поднимаясь с Гайде по лестнице, бережно поддерживая ее под руку, Дантес повторил:

— Как можно подумать о какой-то мести такому приветливому, доброжелательному народу! Хотя бы даже и за бедного Наполеона! Россия с ее народом сыграла роль руки и меча: Судьбы в отношении нашего великого соотечественника… Предадим забвению все подобные счеты! Судьбу не судят и Судьбе не мстят!

Войдя в просторный и светлый зал второго этажа, предназначенного для избранных, наша чета остановилась, выбирая место. Гостей в этот час было уже довольно много. Дантесу хотелось занять отдельный столик на двоих, но почти все такие столики были уже заняты. Оставалось повернуться, чтобы идти поискать место в другом зале. И вдруг они услышали громкий, полный радостного изумления окрик:

— Дантес, дружище!

Из-за четырехместного столика быстро поднялся человек одних лет с Эдмоном и устремился к чете новоприбывших.

— Дантес, ты ли это? Сколько лет мы не виделись?!

Несколько лиц повернулись в их сторону. Но Эдмон не сразу узнал подбегавшего к нему человека. Ростом он был чуть поменьше графа, но плотный, широкоплечий, в одежде французского шкипера дальнего плавания. Этот человек был товарищем детства, земляком и другом Дантеса — Жюль Карпантье, с которым Эдмон не виделся почти четверть века.

— Жюль, дружище! — вскричал граф, узнав его, и они крепко обнялись.

Дантес представил его Гайде. Они направились все вместе к столику, за которым сидел до их прихода земляк из Марселя.

Начался шумный, сбивчивый, сумбурный разговор, в котором половина вопросов, как правило, остается без ответа, натыкаясь на встречные. Разговор перекинулся на Россию. Карпантье, как выяснилось, не впервые находился в Москве. Он транспортировал важные, особенной ценности грузы и, привозя их по морю в Россию, не ограничивался этим. Отвечая головой за их доставку, а также за сохранность, он подчас должен был их сопровождать даже до Петербурга. Каждое такое дополнительное путешествие давало ему доход почтенных размеров, и он похвалялся, что скопил дома, в Бордо, уже довольно кругленький капиталец. Карпантье сообщил друзьям, что женившись, он уже давно переселился в Бордо.

— Еще два-три таких рейса, — весело закончил он, — и я смогу стать арматором, или по крайней мере, владельцем хорошего корабля… брига или баркентины.

— Парусники уже начинают, кажется, уступать место пароходам? — полувопросительно сказал Дантес. — Не лучше ли тебе и обзавестись не каким-то бригом, а приличного тоннажа пароходом, мой Жюль?

Карпантье всплеснул руками.

— Ты смеешься, мой милый Дантес! — вскричал он. — Да разве это мне по карману? Хорошенькое дело — пароход! За всю жизнь не скопишь денег на такую новинку!

— Думаю, что я был бы способен помочь тебе в этой безделице… — сказал Дантес. — Для старого приятеля и земляка не жаль расходов!

Карпантье недоверчиво вгляделся в лицо Эдмона.

— Ты, конечно, шутишь… — пробормотал он, улыбаясь.

— Да, нет, — отозвался Дантес. — Хватило бы тебе на это сотни тысяч франков?