Александр Дюма - Последний платеж

Жорж-Шарль секунду-две подумал, окинул взглядом обстановку, стены, как бы прикидывая, сколь богато это предприятие.

— Я хотел бы иметь такие условия: гарантийный страховой залог моей семье при подписании контракта в сумме ста тысяч франков и пятьдесят тысяч франков мне лично, авансом, не дожидаясь проведения и завершения экспедиции…

Жюль Карпантье не без изумления посмотрел на «военного».

— Но, сударь, такие условия мог бы предъявить генерал, возглавляющий экспедиционную колониальную армию!

Все так же не смущаясь, Жорж-Шарль ответил с великолепной простотой:

— Что же вы думаете, я не догадываюсь, что это и есть замаскированная колониальная армия?

В этот момент неторопливо появившись из-за двери, Эдмон не без ядовитости спросил:

— И вы мечтаете стать новым Лафайэтом? Или Сюфференом, или Шампленом?

Теперь Жорж-Шарль сразу же узнал своего старшего родича-двойника.

Он, побледнев и задрожав, машинально провел рукой по глазам, как бы проверяя не во сне ли это, или стирая некую пленку наваждения.

— Вы? Это вы… вы? — беспомощно залепетал он и даже схватился за край стола.

— Да, это я, месье Жорж-Шарль… На этот раз вы Баверваард… — с сарказмом ответил Эдмон. — И я очень рад вас увидеть в роли честного искателя работы… Это красноречиво говорит мне о многом, и в первую очередь о том, что судьба вашей семьи вам не безразлична, не чужеродна. Однако вижу я также и то, что вас по-прежнему обуревает жажда авантюр, желание продать свою голову и шпагу кому угодно — возобновить карьеру профессионального наемника-убийцы, по чьим-то трупам, но все же добраться до славы, благосостояния, власти, быть может…

— Каждый делает то, на что он способен… — заплетающимся языком пролепетал Жорж Баверваард.

— А разве вам было бы труднее получить и обеспеченность, и благоденствие, отрешившись в свое время от вашего главнейшего отвратительного порока — авантюристической карьеры, месье Жорж-Шарль?..

— Жадность не лучше кровожадности, мне кажется, — пробормотал уже несколько приободрясь как будто бы, бывший кавалергард российского императора, — если бы все военные стыдились своей профессии…

— О, это было бы превосходно! — воскликнул Эдмон. — И в первую очередь в таких армиях, которые создаются для захватов, для разбоев, для грабежей, для покорения слабых, для триумфа сильных!

На это Жорж-Шарль не нашел, что возразить и уныло молчал.

А Эдмон продолжал:

— Но рад вас видеть еще хотя бы для того, чтобы спросить вас, как дался вам, сердцу вашему отказ от договора со мною в Утрехте, в гостинице «Судаграхт»? Не превосходило ли ваше сожаление об этом, то сомнительное и эфемерное удовольствие, которое вы доставили вашему еще более сомнительному самолюбию?

Тут лицо Жоржа-Шарля снова приобрело пунцовый цвет и преобразилось. Подобие спокойствия или хотя бы самоконтроля, какое с явно огромным трудом он вызвал на своем лице, уступило место буйной ярости, почти нечеловеческой, звериной, такой, какая бывает у затравленного волка или леопарда. Он схватил со стола Карпантье тяжелый чугунный пресс и ринулся на Эдмона со сдавленным, похожим на рыдание ревом:

— У-у-убью-у-у…

Только своевременный марсельско-морской финт Жюля, знаменитый удар ногой в бедро, сразу обезвредил нападающего. Он упал на одно колено и этого было достаточно, чтобы могучие руки Жюля сковали все его дальнейшие движения. Эдмону не пришлось участвовать в этом. Он мог спокойно оставаться на своем месте и, насмешливо вглядываясь в Жоржа-Шарля, неторопливо всаживал в него раскаленные иглы своих дополнительных укоров и наставлений:

— Недоучка, выгнанный из Сен-Сира, из шевалье де-ля-гард, шалопай, за какие-то темные услуги продавшийся голландскому дельцу ван Баверваарду, несколько раз менявший подданство и имя — вы сейчас делали попытку пролезть в военно-колониальную экспедицию, которую, подсказал вам ваш нюх неисправимого авантюриста… Да как притом — с генеральским окладом! Какова амбиция, каков аппетит! Что, возможно, ван Баверваард присвоил себе львиную долю той субсидии, которую я ассигновал на поддержание вашей несчастной семьи?

Эдмон написал чек и сунул его в скованную железным объятием руку Жоржа-Шарля:

— Вот сумма, на которую вы рассчитывали, идя сюда… Еще одна, чтобы вы не торговали своей шкурой — как ради тех ни в чем неповинных существ, которых вы увлекли вместе с собой на ваш темный и скользкий путь международного кондотьера… Договор, который вам предлагался в Утрехте, спас бы вас от унизительных поисков кровавой работы. Желаю вам дальше не забывать об этом.

Он сделал знак Карпантье:

— Жюль, отпусти этого человека и укажи ему, как отсюда выйти…

Но сам вырвавшись из рук Жюля и швырнув данный ему Эдмоном чек на пол, Дантес номер два стремительно выбежал из кабинета арматора. На секунду задержавшись на пороге, он выкрикнул как и год назад:

— Я только орудие Судьбы!

Оставшись наедине с Жюлем, Эдмон крепко пожал ему руку:

— Ну вот, милый Жюль, заслуженное тебе спасибо! Сегодня ты блестяще возместил то, что ты считал своей оплошностью в Москве! Помнишь, ты горевал, что не пришел ко мне на выручку в нужный момент, когда на меня напал грозный москвич…

— Да, конечно… — смущенно подтвердил Жюль. — Конечно, помню, увы…

— Так можешь утешиться, дружище! Сейчас здесь был человек, которому предназначалась та страшная пощечина!

— Как! Этот? Этот… — У Карпантье перехватило дыхание. — И ты сообщаешь мне об этом только сейчас? Да я бы его сокрушил, как попрыгунчика! О, я догоню его, я разыщу его! — и он было бросился к двери.

Эдмон остановил его за рукав:

— Не надо! Не трудись, мой Жюль! Этот человек уже крепко наказан, и кара, назначенная ему, еще продолжается…

— Но ты еще совал ему денег, Эдмон? — пробормотал ошеломленный Карпантье. — И кажется, изрядно! И ты называешь это карой? Очень странно, дружище!

— Эти деньги для него были бы подобны адским раскаленным угольям! — сурово усмехнулся Эдмон. — Они прожгли бы ему его братоубийственные, окровавленные наемнические руки…

Над Парижем опять грохотали пушки, уже не в первый раз после осады и взятия народом Бастилии с 1789 года.

Но пожалуй, впервые с таким ожесточением, с такой яростью, с таким обилием жертв.

Один за другим погибали командовавшие правительственными войсками генералы. Был убит, пытавшийся вмешаться увещеванием и крестом архиепископ Парижа, монсиньор Арф. Был убит главнокомандующий Национальной гвардией Бреа. Было убито за три дня вообще около десяти тысяч человек в этом ожесточенном сражении, в том числе и пять генералов. Больше, чем при Аустерлице!