Филиппа Грегори - Дочь «Делателя королей» (ЛП)

Джордж проходит в наш уголок, как будто стыдится нас, но отец за его спиной улыбается спокойно и уверенно. Уверенность отца непоколебима, его улыбка по-прежнему бесстрашна, его карие глаза сияют, густая борода аккуратно подстрижена, его авторитет не запятнан поражением. Мы с Изабель становимся на колени, чтобы получить благословение отца, и я чувствую, как его рука легко касается моей головы. Когда мы поднимаемся, он подает руку матери, она тонко улыбается ему, и мы идем ужинать, следуя за королем, словно дорогие друзья и преданные союзники, а не побежденные изменники.

После обеда начинаются танцы, и король, как всегда веселый и жизнерадостный, словно актер в маске, изображает доброго государя. Он хлопает по спине моего отца и обнимает за плечи своего брата Джорджа. Во всяком случае, он собирается играть свою роль так, будто ничего не произошло. Мой отец, не менее хитрый, чем его бывший союзник, не отстает от него в лицемерии; он оглядывается вокруг, приветствуя друзей, которые все знают о нашей измене, но молчат, потому что мы владеем половиной Англии и заключили сделку с королем. Они ухмыляются нам из-под руки, я слышу смех в их голосах. Я не пытаюсь поймать их улыбки, я не поднимаю глаз. Мне стыдно, невыносимо стыдно за то, что мы сделали.

И хуже всего то, что нам не удалось. Мы захватили короля, но не смогли удержать его. Мы выиграли несколько сражений, но нас никто не поддержал. Мой отец просто не мог удерживать короля ни в Уорике, ни в Миддлхэме; король вел себя там, как почетный гость, а затем взял и уехал, когда ему это понадобилось.

— И Изабель присоединится ко двору королевы, — я слышу, как громко говорит король, а мой отец отвечает без запинки:

— Да, конечно, она приедет.

Изабель и королева слышат эти слова, и на мгновение их взгляды встречаются. Изабель выглядит потрясенной и испуганной, ее губы дрожат, словно она хочет просить отца отказаться. Но времена, когда мы считали, что слишком хороши для королевской службы, давно прошли. Изабель придется жить в комнатах королевы, видеть ее каждый день. Королева поворачивает голову с презрительной гримасой, словно она не может спокойно смотреть на нас двоих, словно мы грязные, словно прокаженные. Отец не смотрит на нас.

— Иди со мной, — быстро шепчет Изабель. — Ты должна идти со мной, если мне придется служить ей. Клянусь, одна я не выдержу.

— Отец мне не позволит, — быстро отвечаю я. — Помнишь, что сказала мать в прошлый раз? Ты должна будешь идти к ней, потому что ты ее невестка, но мне мама не позволит.

— И леди Анна тоже, — легко говорит король.

— Конечно, — весело соглашается отец. — Как пожелает ее величество.

Вестминстерский дворец, Лондон, январь 1470

Королева никогда не бывает груба с нами: все еще хуже. Мы словно стали невидимы для нее. Ее мать никогда не говорит с нами, и если ей приходится проходить мимо нас в галерее или зале, она отступает к стене, как будто не хочет, чтобы ее юбка коснулась нас даже самым краем. Если бы передо мной отступила другая женщина, я приняла бы это за знак уважения. Но когда, даже не глядя на меня, быстрый шаг в сторону делает герцогиня, я чувствую, что она оберегает свои юбки от чего-то грязного, словно от меня воняет изменой. Мы видим нашу собственную мать только за ужином и вечером, когда она сидит с королевскими фрейлинами, окруженная враждебным молчанием, пока они приятно болтают между собой. В остальное время мы ожидаем королеву, входим к ней, когда она одевается утром, следуем за ней, когда она идет в детскую, чтобы посмотреть на трех ее девочек, стоим на коленях позади нее в часовне, сидим среди ее фрейлин за завтраком, едем за ней на лошадях, когда она выезжает на охоту. Мы постоянно находимся при ней, но она ни словом, ни взглядом не показывает, что мы существуем.

Правила этикета требуют, чтобы мы шли сразу за ней, и тогда она просто смотрит сквозь нас, разговаривая со своими дамами через наши головы. Если мы остаемся с ней наедине, она ведет себя так, словно находится в комнате совсем одна. Когда мы несем ее шлейф, она идет так быстро, как будто у нее за спиной никого нет, и нам приходится бежать за ней, что выглядит глупо. Когда она протягивает свои перчатки, даже не смотрит, готова ли одна из нас принять их. Когда я роняю одну из них, она не унижает себя, чтобы заметить мою ошибку. Ей проще оставить бесценную душистую вышитую перчатку валяться в грязи, чем попросить меня поднять ее. Когда я должна что-то подать ей, книгу или письмо, она берет его так, словно получает из воздуха. Если я подношу ей букет цветов или носовой платок, она берет его так, чтобы не коснуться меня пальцами. Она никогда не просит меня принести ее молитвенник или четки, а я не смею предложить. Думаю, она не хочет, чтобы я осквернила их своими окровавленными руками.

Изабель все больше бледнеет и замыкается в себе, она выполняет свои обязанности, а потом молча сидит среди болтающих фрейлин. По мере того, как растет живот Изабель, королева все реже просит ее об услугах, но не из вежливости. Своей презрительной гримасой она дает понять, что Изабель не годится для службы королевы, потому что разжирела, как свинья. Изабель сидит, сложив руки на животе, словно хочет спрятать его, словно она боится, что королева сглазит ее ребенка.

Но до сих пор я не могу видеть в королеве врага, потому что не могу избавиться от чувства, что она права в своем гневе, а мы нет, и что наш отец заслужил презрительное отношение к нам всем. Я не могу злиться, мне слишком стыдно. Когда я вижу, как она улыбается дочерям или смеется с мужем, я вспоминаю, как увидев ее в первый раз, решила, что она самая красивая женщина в мире. Она до сих пор самая красивая женщина в мире, но я больше не маленькая восхищенная девочка; я дочь ее врага, убийцы ее отца и брата. И я глубоко сожалею о том, что случилось, но не могу ей сказать, а она дает понять, что не хочет слышать от меня ни слова.

После месяца такой жизни я уже не могу есть свой ужин за женским столом. Он застревает у меня в горле. Я не могу спать по ночам; мне все время холодно, как будто в моей спальне свистит ветер. Мои руки дрожат, когда я что-то передаю королеве, и мое шитье безнадежно испорчено, оно покрыто пятнами крови из исколотых пальцев. Я прошу Миледи Мать позволить мне вернуться в Уорик, или даже в Кале, я говорю ей, что чувствую себя плохо, жизнь при дворе среди врагов делает меня больной.

— Не жалуйся, — быстро отвечает она. — Мне самой приходится сидеть за ужином рядом с матерью этой ледяной ведьмы. Твой отец рискнул всем и проиграл. Он не смог удержать короля в плену, лорды его не поддержали, а без них ничего не получилось. Нам повезло, король его не казнил. Вместо этого мы оказались в прекрасном месте: при дворе, твоя сестра замужем за братом короля, и твой кузен Джон обручен с дочерью короля. Мы близки к трону и можем приблизиться еще больше. Служи королеве и будь благодарна, что твой отец не умер на эшафоте, как ее. Служи королеве и радуйся, когда отец устроит тебе хороший брак, а королева одобрит его.