Юрий Галинский - За землю отчую.

ГЛАВА 7

Эй, молодец! Вишь, разоспался! Вставай!..

Федор с трудом открыл глаза, лоб его покрыла испарина — во сне, который так неожиданно прервался, почудилось, будто навалился кто-то, душит...

Ну и горазд ты спать, никак не добудишься,— перестав трясти пленника за плечи, сказал атаман.

У него, Гордей, семь праздников на неделю,—поддакнул Митрощка, который вертелся в землянке с зажженной свечой в руках.

«Принесло их, когда уйти замыслил!»—с досадой мелькнуло в голове Федора; его широкоскулое лицо нахмурилось, глаза стали сердитыми.

Что вздулся, словно тесто на опаре? — буркнул чернобородый, пристально разглядывая Федора.— Что, не узнал меня? А я тебя добре запомнил, молодец! И как завал ты первым кинулся растаскивать, а особливо, как с мечом на меня полез и руку разрубил... Припомнил теперь?.. Вишь, Митрошка, как оно нечаянно-негаданно случилось,— обернулся он к косоглазому лесовику.— Попал ко мне, Митрошка, ворог мой.

Неужто тот самый?

«Узнал душегубец! Да не взять тебе острожника!» — Федор выхватил спрятанный в тряпье нож.

Брось сие! — небрежно махнул рукой атаман.— Худа тебе не сделаю, не за тем пришел. Поговорить надо... Митрошка, выйди на час! — приказал он.

Митрошка покосился на него удивленно, но тут же покинул землянку.

Федор и Гордей остались одни. Молчали, разглядывали друг друга: пленник — настороженно, исподлобья, атаман — испытующе, с любопытством.

Как звать-величать тебя, молодец? — первым нарушил молчание лесовик.

Тебе на что, господу свечку за душу мою поставишь? — угрюмо спросил Федор, перевел взгляд с лица Гордея на открытую дверь, через которую был виден окутанный вечерними сумерками лес — частица заветной воли.

Будет ершиться,— примирительно молвил чернобородый — заметил, с какой тоской смотрел пленник наружу.—То я Митрошке в шутку. Ежели б порешить тебя думал, сюда бы не привел. На болоте еще прикончил бы за милую душу, чай, там тебя узнал. Подумал тогда, что взять с ратного человека. Да и знакомец ты мой еще с...— у него едва не вырвалось «с Кучкова поля!», но удержался, не досказал.

Вот уже в третий раз сводила их судьба. В день казни Ивана Васильевича Вельяминова Гордей, переодетый монахом, бросился сквозь строй дружинников к помосту. Тот рослый, богатырского сложения воин, который задержал его, а потом отпустил, был Федор. Во время схватки разбойников с порубежниками на окраине Коломны Гордей, узнав бывшего дружинника, на миг замешкался и не успел отразить его удар. Но открыть пленнику, что они давние знакомцы, вожак лесовиков не захотел: «Прежде поговорю с ним, проведаю, что за человек, о чем мыслит...»

после затянувшегося молчания, продолжая разговор, протянул с ухмылкой:

Да и удаль твоя мне полюбилась...

Федор не ожидал такого, уставился недоверчиво: «Что ему надобно? Не инак, пришел поиграть со мной, будто кот с мышей?» Но все же спросил:

Пошто ж на болоте не отпустил да тут теперь держишь?

Вишь, шустрый! Поначалу я тебя попытаю. Как звать все ж тебя, молодец?

Порубежник решил молчать, но тут ярче вспыхнуло пламя свечи, которую перед своим уходом примостил на бревне Митрошка, что-то похожее на участие (а может быть, это ему только показалось?) уловил пленник в глазах лесного атамана и невольно ответил:

Федором, сыном Даниловым.

Вона что! Тезки, выходит, родители наши. А ты, должно, дальний, по разговору видать. Вроде не с Волги и не с Рязани. С Верховских земель, что ли?

Со Сквиры я, что возле Киева.

Далеко тебя занесло! — удивленно покачал головой Гордей, поинтересовался: — А в Коломну как попал?

После мамайгцины.

Так ты, молодец, и на Куликовом поле был!? Чай, давно уже из Киева?

Годов десять как переехали.

Родом из купцов аль поповичей?

— Из христиан-подсоседков мы, по-тутошнему, из закупов.

То добре, что нашего роду-племени!—удовлетворенно воскликнул атаман.

Из душегубцев? - обиделся Федор.-—Николи не было у нас таких сродников.

А ты колюч, однако! — глаза Гордея сверкнули сердито.— Не гневи, когда к тебе по-душевному слово молвят! — Резко шагнул к пленнику, хватил об пол поярковой шапкой, закричал зло: — Кто тут меж нас душегубец, как ты обозвал?!

Федор даже не пошевелился, спокойно встретил его яростный взгляд.

Лесной атаман остановился в полушаге, стараясь подавить гнев, опустил голову — не для того пришел, чтобы схватиться с острожником, на уме у него было другое, молвил потише :- Люд бедный, холопы — вот кто. Мыслишь, легкую жизнь в разбойных ватагах ищут? Есть такие, да их раз- два — и обчелся. Остальные от княжьей неправды да засилья бояр и монастырей сбегли. Кому охота избу свою, женку с малыми детишками и родителями старыми бросить да по лесам и болотам псом бездомным ходить?.. Клепу, что к тебе приставлен, взять. Жил себе молодец под Тарусой. Князь удельный тарусский захудалый сам, а на Дмитрия Московского или Олега Рязанского во всем похожим быть хочет. О поборах говорить нечего, всюды такое. А тут еще повадился князь в ихнии места на охоту. С ним псарей, соколятников, конюхов, других холопов видимо-невидимо, и каждый норовит урвать побольше. В избе их посели, утробу наилучшим насыть, а сам в шалаш иди да с голоду пухни. Корми коней, собак, давай подводы, на ловы зверья ходи. Ну и довели сирот до того, что вымирать, как мошкара от морозу, стали...

Рассказывая, атаман то и дело поглядывал на пленника, хмурился — потемневшее от невзгод загорелое лицо Федора казалось безучастным, временами оно напоминало каменное изваяние на степном кургане... «Вишь, молчит!» — сердился чернобородый, но продолжал говорить:

-Пошли тогда люди князя молить, чтобы не ездил к ним час какой, пока они сызнова на ноги станут. Так их псами потравили!.. На Клепу кобель с телка ростом накинулся. Да не на того попал. Что ему кобель, когда он один с рогатиной на медведя хаживал! Ну и придушил княжью тварь... Тут уж подручные князя на молодца набросились, стали плетьми хлестать. Озлился он тогда и вовсе, ударил кулаком одного, да так, что тот сразу богу душу отдал! — не без гордости за силу и удаль товарища воскликнул Гордей и, помолчав, сказал тихо: — А Клепу князь повелел заковать в железо и бросить в яму. Задумал, чтоб другим неповадно было, драть с него живого шкуру прилюдно, а женку с детишками по миру пустить и охолопить... Ну, что теперь скажешь?! — снова повысив голос, впился он жгучим взглядом в лицо пленника.— Уразумел, кто такие душегубцы?

Федор молчал, сначала ему хотелось спросить: «Как же твой Клепа живой остался?» Но тут же раздумал: «Может, скорей уйдет, душегубец...»

Гордей пристально смотрел на него, ожидая ответа. Не дождавшись, присел на дубовую колоду рядом с пленником и угрюмо произнес: -Нет, видать, не уразумел ты, молодец, а жаль...— со свойственным ему резким переходом от одного душевного состояние к другому продолжал: — Не испытал, должно, на себе, как измываются князи и бояре над людом простым! Многое бы я мог тебе поведать, да только ни і. чему сие! — с вызовом заключил он.