Юрий Галинский - За землю отчую.

Князь я еще ваш или нет?! — громко провозгласил он и, отметая все возражения, заявил: — В чистом поле’ будем с крымцами биться. Коль не сможем землю свою от врагов отстоять, то нечего нам и жить на ней! Наказываю все воинство поднимать, завтра выступаем!

Часть - вторая

ГЛАВА 1

Лето шло к концу. Тяжелыми колосьями налилась в поле рожь. На огороде краснела свекла, тускло поблескивали шары капусты. Гоны выходили в поле с утра и работали до темна. Радовались переселенцы —будет чем наполнить закрома. Жизнь на новом месте понемногу стала налаживаться: срубили избы, построили сараи, и хоть временами было голодно — так уж водится в крестьянском житье. У жены Антипки Степаииды родился мальчик, его назвали Егорушкой, в память о дяде, что, спасаясь от княжьей расправы, пропал много лет назад. А Любаша и вовсе заневестилась — налилась, похорошела, только голубые глаза слишком часто стали заволакиваться грустинкой. Скучно без подружек, без друга суженого...

«В самую пору девку замуж выдавать,—не раз неспокойно думалось старому Гону.—Уродило щедро — будет что к приданому добавить. Да вот за кого?..»

Как-то старик поделился своими мыслями с Фролом. Они шли с косами на плечах по мокрому от ночной росы полю. Солнце уже взошло, но густой туман не рассеивался, и фигуры их в длинных белых рубахах, казалось, плыли в белесой мгле, окутывающей землю. Фрол замедлил шаг, повернув к отцу красивое русобородое лицо, ухмыльнулся.

Эко дело, в девках не останется,— беззаботно ответил он.— Соберем хлеб с поля, осмотримся. Не одни ж мы тут. Мыслю: поблизости не только волки живут. Да и на будущий год не опоздает — ей и семнадцати нет.

Не то скипится, не то рассыплется,— недовольно произнес старик, который не любил неопределенности, всю остальную дорогу даже рта не раскрыл.

Так молча дошли до своей межи — старый Гон и Фрол вели хозяйство сообща. Туман поредел, стал подниматься кверху. В поле завиднелись фигуры мужиков и баб. Слышались людские голоса, щебетание птиц.

Пора и нам — все косят уже,— пробуя пальцем, хорошо ли заточена коса, первым нарушил молчание Фрол,

А твои где? — захватив в руку несколько колосков ржи, строго спросил отец.

Настя Ивасика кормит, вместе с Сенькой сейчас придут.

Так нельзя, Фролко. Надоть раньше выходить у поле. Ныне каждый час дорог. Осыплется зерно — наплачемся.

Видишь, тятя, говорил я, что нельзя ждать Ильина дня — тут не Таруса. Так все за грех мои слова посчитали. А истинно надоть было за неделю до него начать. Не гнали б теперь душу! — нахмурился Фрол и, широко размахивая косой, пошел по меже.

Надоть, надоть...—* бурчал под нос старый Гон.— Надоть так, как деды делали! —добавил он уже громко и зашагал следом.

А вона и наши бегут,— заметив Сеньку и Любашу, подмигнул отцу Фрол.

Не дюже бегут...

«Злющ стал, не подступишься. То не так, се не так. Ворчит весь час...» — сердито повел плечами мужик.

Запыхавшись, прибежала Настя с Ивасиком на руках. На загорелом лице карие глаза блестят. Улыбнулась мужу, бросила настороженный взгляд на хмурого свекра. Схватив деревянные грабли, стала быстро сгребать скошенную рожь. Сенька и Любаша вязали снопы.

«Не баба — молонья! — невольно любуясь шустрой снохой, думал старый Гон.—Пока Любка раз обернется, она — три. Повезло Фролке...»

У старика даже от сердца отлегло. Но не надолго. Последнее время он часто бывал неспокоен. Уж очень ладно складывалась жизнь Гонов на новом месте— добрый урожай, согласие меж детьми, покой, ни тебе тиунов, ни сборщиков. За свою длинную жизнь старый Гон давно разуверился в том, что счастье может продолжаться долго. Лезли в голову зловещие мысли, сколько ни обращался за милостью к богу, покоя не находил.

Фролу было невдомек, что за тревога на душе у скрытного старика. Молодому мужику было радостно, перехватив одобрительный взгляд, брошенный отцом на жену, не без гордости думал: «До чего ж ладна моя Настя — даже тятя отошел, на нее глядя!»

За работой незаметно летело время. День выдался солнечный, жаркий. Пот заливал глаза, рубахи мужиков и баб мокрые, хоть выжми. Но старый Гон не бросал косу, по его примеру трудились и остальные.

Сенька, ты что, уснул? — нетерпеливо окликнула Настя, она подавала парнишке охапку ржи.

Сенька, выпрямившись, не отвечая, смотрел в сторону леса.

Конный скачет! — вдруг закричал парнишка. От волнения его ломкий голос сорвался, прозвучал пронзительно, звонко, на все поле.

Мужики и бабы перестали работать, уставились на всадника. За год переселенцы отвыкли от чужих, появление незнакомца обеспокоило их. Сбившись кучками на межах, они в растерянности следили за всадником, не зная — то ли убегать, то ли ждать его.

Первым опомнился старый Гон.

Окромя его, не видать больше конных? — спросил он парнишку.— А ну, присмотрись получше!

Сенька несколько раз повернулся во все стороны, облегченно выдохнул:

Один!

И вдруг побежал конному навстречу.

Куды ты, дурень? — испуганно закричала ему вдогонку Настя, но Сенька уже мчался по скошенному полю: заметил, что всадник не управляет лошадью, а из деревни с громким лаем несется спущенная кем-то собака. «С конным неладное... А Ластун — зверище, как бы беды не натворил»,— думал он, направляясь огромными прыжками наперерез псу.

Лошадь, вступив в густую рожь, перешла с рыси на шаг и наконец остановилась. Теперь уже можно было разглядеть всадника, который уцепившись руками за гриву, низко склонился к шее коня.

Нашенский, слава тебе, господи! — перекрестилась Настя.

Наш али нет, поглядим...— задумчиво произнес старый Гон, пристально рассматривая чужака.— Должно, ранен.

Осторожно раздвигая руками колосья, старик направился к лошади. Фрол последовал за ним.

Косы возьмите! — крикнула им Любаша, но мужики даже не обернулись.

Молодец Сенька — успел перехватить Ластуна! — вслух подумала Настя и, подхватив на руки Ивасика, что ползал неподалеку, поспешила за мужиками.

Следом потянулись остальные. С любопытством рассматривали загнанную, в хлопьях пены, лошадь, человека, что, прильнув к гриве, полулежал в седле. Жеребец был ранен — в крупе торчала стрела. Как только Фрол и Антипка попытались приблизиться к нему, конь встрепенулся и отскочил в сторону. От резкого толчка всадник застонал, руки его разжались, и, не подхвати воина мужики, он упал бы с копя. Двое держали под уздцы дрожащего жеребца, другие, сняв раненого с седла, бережно уложили его на свежескошенную рожь. Кровь сочилась из-под шолома воина, запеклась в сетке бармицы, в темно-русых усах и бороде, синий кафтан, одетый на кольчугу, и зеленые сапоги покрылись большими бурыми пятнами.

Эка стукнули его как... Аж шолом треснул,— покачал головой сердобольный Любим.