Юрий Галинский - За землю отчую.

«То же было бы и с теми, коих я увел,— никак не устояли б наши сотни против вражьих тысяч! Андрей Иваныч не понял сего и погиб. А Максим первый бросился за мной, а теперь попрекает... С самого начала считал я и ныне считаю: безумно было все, затеянное Константином. И в поход я пошел только потому, что не было у меня выхода другого... Что же дальше делать? Тут гадать не приходится: надо идти к Волоку Ламе кому и там пристать к полкам Серпуховского. Прислушался бы покойный брат Константин Иванович к тому, что советовали, сам бы жив остался и привели бы мы в Волок три тысячи воев. А теперь их всего пять сотен... Да еще и этих, должно, уговаривать придется...»

Молодой князь вздохнул, повернулся на бок. Небо на востоке посветлело — занималось утро.

Когда Владимир проснулся, солнце уже поднялось над лесом и сушило росу в густой траве.

«Заспался я, однако...». Поднимаясь с земли, недовольно нахмурил он тонкие светлые брови, обвел внимательным взглядом поляну. Стелился дым костров, дружинники поджаривали дичь: глухарей, косуль, лося. Молодой князь вдруг почувствовал голод — с вчерашнего утра ничего не ел.

«Где же мои парни? — подумал Владимир о Никитке и Алешке.— Не мешало бы перекусить...»

Но поесть князю так и не пришлось — к нему уже подходили тысячники и сотники, следом тянулись дружинники. Владимира окружили возбужденные люди.

Вот что княже, с сечи ты нас увел, верно или нет поступил, бог рассудит! — строго произнес Максим.— А теперь сказывай, что дальше делать намерен? Может, по пути нам с тобой, а может, и нет!

Владимир хмуро смотрел на него, потом перевел взгляд на других начальных, на их угрюмые лица. Тревожное предчувствие охватило его: «Сговорились!..» И это раззадорило, резко повернулся к тысячнику, спросил сердито:

Зачем пытаешь меня об том — вчера я все сказал вам! Идти надо в Волок Дамский!

А мы, светлый княже, посоветовались меж собой и решили в Рязань подаваться,— с вызовом промолвил Устин.

В Рязань? К отступнику земли Русской — князю Олегу — замыслили идти?!.

Не к великому князю рязанскому, а к Ольге Федоровне, вдове нашего князя-батюшки Костянтина Иваныча, и к сынам его, наследникам законным!

Владимиру почудилось, что он ослышался. Не его, а малолеток-княжичей, племянников, называют бояре князьями тарусскими. Неужели в завещании Константина Ивановича сказано про то?.. Он побледнел, невольно опустил голову. «Выходит, все знают, только я не знаю...— с горечью усмехнулся молодой князь.— А может, сговорились, пока я спал? Нет, нельзя допустить, чтобы тарусская дружина ушла в Рязань! Надо идти в Волок к князю Владимиру Андреевичу Серпуховскому!..

Слушайте меня, вой! — закричал Владимир, обращаясь к дружинникам, которые уже собрались на лесной поляне.- Надо идти на полночь! Там брат великого князя Московского Дмитрия Иваныча Донского, коего за Кули конскую сечу нарекли Храбрым, полки собирает! Лют был Мамай, силу привел с собой великую, хотел земли Русские сызнова прахом пустить, грады и села наши сжечь, люд в полон угнать. Да не случилось того! Потому и разбили мы орду Мамаеву, что воинство земли Русской стало воедино!..

Лицо молодого князя раскраснелось. Он расстегнул серебряные пуговицы на малиновом кафтане, окинул взглядом настороженно слушавших его воинов, продолжал с жаром:

И ныне тож, коли не будем стоять вкупе — земле Русской не быть! Говорил я вчера о том тысячникам и сотникам, а они задумали к Олегу Рязанскому идти. Не должно быть по-ихнему! Надо идти в Волок Ламский, Други!

Ты нам не князь! — заорал на всю поляну тысячник Максим,— Ты — самозванец! Князь наш — Иван Костянтиныч Тарусский, к нему и пойдем!

Не к тебе моя речь, а к воям! — гневно сверкнул глазами Владимир.

А вой-то молчат, светлый княже, видать, не хотят идти с тобой,— насмешливо заметил Устин,— Верно ли я говорю, вой?

—. Верно! Нечего нам в Волок Ламский идти! Ккнязю законному нашему Ивану Костянтинычу пойдем!...— раздались выкрики. Но большинство дружинников молчало.

«Значит, не признает меня князем тарусская дружина...— горестно подумал Владимир.— И все же скажу им свое слово напоследок!..»

Братья и други,— продолжал он.— Не хотел я самозванным на княжий стол садиться. Такого у меня и в мыслях не было. Как в завещании Константина Ивановича сказано, пущай так и будет. Одно лишь хочу: вместе с вами за Тарусу, за Русь сражаться. К тому и вас зову!

Я с тобой, княже! — подбежал к нему Никитка.

И я тоже! — присоединился Алешка.

Еще несколько десятков воинов, оттеснив начальных людей, встали рядом с Владимиром, но большая часть дружинников, повинуясь наказам десятников и сотников, стала седлать коней.

Вскоре лесная поляна опустела — дружина, возглавляемая боярами Максимом и Устином, выступила на Рязань, князь Владимир со своими людьми поскакал на полночь.

ГЛАВА 9

Раненый в живот лесовик умер на следующий день. Старый Гон еще дышит, по совсем плох стал — бредит в жару и беспамятстве... Уныние придавило людей, словно медведь охотника в лесу. Ходят мужики по пепелищу, качают головами, осматривая разоренное хозяйство. Бабы вовсе руки опустили, даже поесть ребятишкам не сготовили, и те, голодные, ревут. Оставленная без присмотра скотина пасется во ржи. Бьют копытами о землю некормленые татарские кони — с позавчерашнего дня стоят на привязи. Над трупами ордынцев роями кружатся мухи, каркает воронье. Столько бед принесли насильники, что и хоронить их никто не хочет.

Крестьяне на распутье, не знают, возвращаться ли под Тарусу на поклон к лиходею-боярину Курному. А ежели он уже посадил на их земли других? И кто ведает, может, и там побывали татары?..

Раньше Гоны жили неподалеку от Тарусы, в деревне о три двора. С каждым годом становилась беднее удельная Тарусская земля. Платить надо было всем; Орде — дань, князю, боярам, монастырям — оброк. Свободные крестьяне нищали и разорялись, теряли имущество и землю, превращались в холопов. С южных рубежей набегали степняки, кочевавшие в Крыму и Диком поле. Пограбят, сожгут все, полонят тех, кто не успел укрыться в лесных дебрях и болотных топях, и тогда прощай, родная сторона. С соседних Верхне-Окских княжеств, захваченных Ольгердом, приходили одетые в звериные шкуры воины, бесчинствовали своим чередом...

До Гоновой деревни, правда, враги еще не добирались. Стояла она в лесу среди болот, и попасть туда можно было лишь по тропинкам. Зато тиуны хорошо знали дорогу. Князь требовал своего, и если нечего было взять у соседей Гонов, не смотрели на то, урожайный год или нет,— отбирали последнее. Невмоготу становилось от поборов. Скудная земля родила плохо. Жили впроголодь, но терпели. Старый Гоп не хотел уходить с насиженного места, где были похоронены деды и прадеды, где прожито много лет с женой, родившей ему четырех парней и трех девок. Старший сын, бобыль, погиб с тарусским князем Иваном Константиновичем на поле Куликовом, остальные были женаты, а дочери, кроме меньшей, Любаши, замужем. Так уж сложилось, что все остались жить с отцом. Построили избы и завели свое хозяйство. Не довелось подруге Ивана Гона, Марфе, увидеть внуков — умерла за месяц до рождения первого. Овдовев, Гон, и так не больно разговорчивый, замолчал вовсе. Редко появлялась на его морщинистом лице улыбка, лишь когда брал на руки малыша.