Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская

— Ну хватит тебе для ума, пожалуй, — отец отбросил прутья — Хватит, Мариша? Не будешь больше?

Девочка повернула к отцу зарёванное лицо.

— Не буду, тато. Правда, не буду. А если оно опять само получится?

— Тогда добавлю, — без улыбки пообещал отец. — И запру в горнице. Будешь сидеть вместе с Феодулией над святцами. Все дни вместе, с утра до ночи, поняла?

— Ой, тато, не надо! Лучше ещё розог!

Тут князь не выдержал и захохотал.

— Вставай уже, стрекоза!

Глядя, как дочь оправляет платье, Михаил спросил.

— Ты чего не визжала-то, Мариша? Когда орёшь, оно легче. По своему детству знаю.

Мария чуть посопела.

— Не хочу, чтобы все знали, что ты меня сечёшь, тато.

Князь поперхнулся, закашлялся.

— Ну-ну… Экая ты у меня терпеливая, гляди…

— … Расскажи про царицу Ирину, дядько Фёдор!

Тягучий промозглый дождик моросил не переставая, и окна светёлки, забранные мутными зеленоватыми стёклами, запотели так, что казались закрашенными грязными белилами. Сгущались осенние сумерки, и свет шести свечей, вставленных в трёхглавые подсвечники, расставленные на обширном столе, уже спорил с дневным светом, идущим из окон. На столе были разложены свитки пергамента, пара толстых фолиантов с закладками громоздилась на углу, прижимая стопку растрёпанных пергаментных листов. За столом на лавках сидели трое. По одну сторону стола сидели две сестры, Феодулия и Мария, перед которыми лежали навощённые ученические доски и медные писала. Напротив них восседал мужчина средних лет, явно учитель. Шёл урок.

— Нам ещё надобно арифметикой заниматься, девоньки.

— Ну расскажи, дядько, а?

Мария смотрела на учителя широко раскрытыми глазами, в которых даже самый строгий учитель не мог бы обнаружить ни капли корысти. Феодулия украдкой метнула на сестру насмешливый взгляд. Она-то всё понимала, конечно, потому что знала свою сестрицу как никто другой. Впрочем, в данный момент их интересы полностью совпадали — сёстры терпеть не могли математики и геометрии, а вот рассказы про жития замечательных людей, святых и героев древности могли слушать часами.

Боярин Фёдор, которого даже учёные греки прозвали «философом над всеми философами», задумчиво почесал в густой чёрной бороде.

— Про царицу Ирину, говоришь… Ты имеешь в виду Ирину Ромейскую, жену Льва Хазара?

— Да, дядя Фёдор!

— Ну что ж… Феодулия, затуши-ка лишние свечи. Неча добро зря переводить, раз писать вы боле не намерены.

Девушка послушно встала, загасила свечи специальным медным колпачком, лежащим на столе, оставив гореть по одной свече в каждом подсвечнике, и тьма разом осмелела, выступив из углов, окружив стол с сидящими людьми. Боярин незаметно усмехнулся, наблюдая за ней. Какие они всё-таки разные, сёстры. Похожие и разные одновременно. Вот Мария непременно задула бы свечки, да так, что пришлось бы, пожалуй, искать кресало или идти за угольями на кухню. Но это в мелочах, да… А вообще-то они славные девушки, умные, и схватывают всё на лету. Феодулия, конечно, спокойнее, и мудра не по годам — недаром её так тянет к божественному… Ну да ведь она и постарше на год будет. Мария куда как поживее, давно ли на баранах верхом каталась! Но ума и ей не занимать, точно. Хорошая кому-то жена будет…

И отношения между сёстрами за истёкшие два года наладились, уже не девчонки малые, взрослые девицы… Перестали по пустякам ссориться.

— Ну слушайте… — боярин поудобнее разместился на лавке, привалясь спиной к печке. — Было это в давние, давние времена, лет четыреста с гаком назад. Родилась Ирина в славном греческом городе Афинах, в семье незнатного, хотя и состоятельного человека. Когда базилевс ромейский Константин Пятый собрался женить своего сына и наследника, известного нам как Лев Хазар, он долго искал подходящую невесту. И вот как-то весной доложили ему, что есть в граде Афины девица красоты необыкновенной и ума острого. Собрался базилевс в путь, и скоро прибыл в Афины. Увидал он Ирину и более не искал никого. Осенью того же года корабль с будущей василисой ромейской бросил якорь в гавани Золотой Рог, и вскоре… да, в декабре того же года, семнадцатого числа, повенчали Ирину и Льва.

— Сильно красивая она была, дядя Фёдор? — не утерпела Мария.

— Ирина-то? Очень красивая. Ежели верить летописцам греческим, аж глядеть глазам больно, до того хороша она была собой о ту пору.

— А сколь ей годов было? Ну, как замуж отдали…

— Да семнадцать годов как раз исполнилось. Ну вот… И стали они с молодым цесаревичем Львом жить-поживать, и родился у них сын Константин, названный так в честь деда. Казалось бы, чего ещё желать от жизни сей? Молодые, здоровые, красивые… Полмира в ладонях. Живи да радуйся! — боярин вздохнул, переменил позу. — Токмо невозможно сие простое человеческое счастье при дворе византийском. Никак невозможно.

— Почему, дядько? — снова не утерпела, встряла Мария.

— Да потому, девоньки, что двор византийский есть по сути огромное логовище змей. Так оно было тогда, так оно и сейчас. Ежели у тебя яда нет — пропал. Как говаривали древние ромеи, «пусть выживет сильнейший». Да ладно бы хоть сильнейший — там выживают токмо самые ядовитые… Мария, не сочти за труд, принеси ковш квасу. В горле пересохло чего-то…

Девочка метнулась с лавки, и спустя минуту возникла в дверях, неся ковш в двух руках — ковш был наполнен до краёв, и княжна боялась расплескать.

— Вот спасибо тебе, — Фёдор принял ковш, начал гулко глотать. — Ух, ядрёный квасок нынче…

— Дальше-то что, дядя Фёдор? — не вынесла паузы Мария.

— Дальше? — боярин отставил недопитый ковш. — Дальше… В ту пору шло в греческой земле великое гонение на святые иконы, начатое ещё базилевсом Львом Третьим Исавром, да будет проклято имя его во веки веков! — Фёдор перекрестился, и обе княжны последовали его примеру. — По приказу императора повсюду в церквах ломали иконы, уничтожали древние святые лики. Рубали в щепу, как дрова жгли!

— Ой, грех-то какой! — Феодулия прижала руки ко рту, в ужасе глядя на боярина широко распахнутыми глазами. В глазах старшей княжны отражалось пламя свечей, но перед внутренним взором девушки, очевидно, предстала жуткая картина поругания древних святынь — целая поленница горящих икон. Фёдор мрачно усмехнулся.

— Да, так вот… Патриарха константинопольского, воспротивившегося надруганию над святынями, низвергли, и вместо него поставили некоего Анастасия, лизоблюда и мерзавца. Известно, всегда найдутся гады ползучие и смрадные, готовые ради собственной выгоды на любое подлое дело — хоть иконы жечь, хоть церкви рушить… Хоть мать родную зарезать, о прочих не говоря. Собрали триста епископов, кои поддались на сей грех, на вселенский собор, и постановили — отныне за иконопочитание отдавать в рабство, а имущество отписывать в казну, да ещё тем иудам, кто донёс, отщипывать толику… А уж за писание новых икон…