Георг Хилтль - Опасные пути

Король гневно топнул ногой и воскликнул:

— Если отважились на такую игру со мной, то горе графу! Я отправлю его туда же, где уже сидят два важнейших узника, вся жизнь которых протекает во французских темницах: я пошлю его в Пиньероль.

— Это — достойная темница для Лозена, — с жаром сказала маркиза, — Пиньероль значит вечное молчание, вечное забвение! Пиньероль — могила!

Солнце бросало яркие лучи на дюнкирхенский рейд. В воздухе далеко разносились крики и возгласы, громкие звуки музыки и выстрелы из небольших мортир; все это вместе с несметными толпами народа на бастионах Дюнкирхена представляло красивое зрелище, не поддающееся описанию.

Прибыли английские суда, чтобы приветствовать королевскую семью. Было совершенно естественно, что герцогиня Орлеанская пожелала воспользоваться удобным случаем, чтобы отправиться в Лувр, где ее ожидал ее брат, английский король. С быстротой молнии распространилось известие, что Мария-Генриетта Орлеанская отправляется на родину на английском трехпалубном корабле “Лондон”. Этим объяснялись все грандиозные приготовления, масса зрителей, необычное движение и суета.

Приближался час отплытия. Король вместе со своим двором провожал герцогиню Орлеанскую в роскошном баркасе с балдахином из красного бархата, с музыкой. Когда королевская шлюпка пристала к борту корабля “Лондон”, со всех батарей Дюнкирхена загремели орудия, которым отвечали залпы с английских судов. В воздухе раздались приветственные клики обеих сторон; к ним присоединились возгласы зрителей, пришедших в восторг от величественного зрелища. Они приветствовали первый шаг к уничтожению свободной Голландии.

С корабля “Лондон” спустили богато убранную лестницу, и по ней на судно поднялись нарядные кавалеры и дамы, с королем во главе.

На набережной стояли трое мужчин, мрачно наблюдавших все происходившее. Возле них находились два знакомых уже нам лица: цирюльник Лавьенн и дюжий малый в матросском костюме, с отвратительным лицом, в котором не трудно было узнать Мореля. В числе первых находились те два лица, которые так таинственно старались на балу приблизиться к герцогине Орлеанской.

— На этот раз она ускользнула от нас, — сказал один из них.

— Жаль! Но, хотя это идет вразрез с нашим планом, она все-таки падет, и позор шевалье де Лоррэна будет отмщен.

— Берегитесь, маркиз! Не делайте ничего сами! В нашем распоряжении более верные средства с тех пор, как Сэн-Круа и маркиза Бренвилье познакомили всех со своим ужасным искусством. Действие ядовитых веществ распространяется на целые поколения.

— Итак, Вы думаете, что тот молодец…

Его спутник подозвал Лавьенна и спросил последнего:

— Вы уверены в том человеке?

— Это — один из лаборантов с улицы Бернардинов, — ответил Лавьенн. — Вы хорошо заметили ту даму? — спросил он Мореля.

— Еще бы! Я сразу узнаю ее! Предоставьте мне действовать! — и, сделав короткий поклон, Морель исчез в толпе.

— Возвращение шевалье де Лоррэна будет возможно только в том случае, если с ней будет покончено, — сказал один из кавалеров.

— Да, и тогда Вы получите важный пост, маркиз д’Эффиа!

Морель в это время возвращался в город.

“Проклятая Бренвилье бросила меня, — думал он, — посмотрим же, что принесет мне сегодняшнее дельце”.

С рейда снова понеслись приветственные клики. Король Людовик со своими приближенными спустился в свою шлюпку. Высоко над ними, у борта корабля “Лондон”, стояла Генриетта Орлеанская, посылая прощальный привет белым платком.

Вскоре на корабле подняли якоря.

Позади королевы с гордым, вызывающим видом стояла Атенаиса де Монтеспан. Теперь она была могущественнее всех. Она смотрела то на огромный трехпалубный корабль, то на маленькие лодочки, окружавшие королевский баркас. Вдруг из середины их вынырнула шестивесельная лодка; у руля сидел бледный человек с развевавшимися волосами, с грозно поднятой рукой. Все ближе и ближе подходила шлюпка к королевскому баркасу, и Атенаиса не могла отвести взор от грозного рулевого: это был Анри де Монтеспан. Она хотела позвать его, чтобы принудить удалиться; но в эту минуту раздался прощальный выстрел с корабля “Лондон”, над поверхностью моря расстилался дым; корабль начал медленно двигаться.

Дым окутал все лодки; когда же он немного рассеялся, Атенаиса опять увидела бледного, как смерть, Анри. Затем его лодка скрылась среди волн, но сквозь крики и шум, сквозь грохот салютов, до слуха маркизы все еще долетал упорный, горестный и грозный зов:

— Атенаиса! Атенаиса!

Крыши и башни Консьержери едва виднелись в полутьме рассвета сырого сентябрьского дня. На дворе, носившем название Прео, собралось несколько человек; некоторые из них держали в руках фонари, освещая ими двухколесную тележку, к грубому сиденью которой был привязан пук соломы. Они по-видимому занимались осмотром этой тележки.

— Ну, Жером, — сказал один из них, — все в исправности. Ты будешь преважным кучером в этом свадебном экипаже.

Все присутствовавшие встретили эту шутку громким хохотом.

— Я еще разик с удовольствием прокатился бы в нем, если бы пришлось везти тебя, — заметил Жером.

— Да, кто знает, что может случиться! — продолжал шутник.

— Пошевеливайтесь! — проворчал толстый, краснолицый человек, державший в одной руке алебарду, а в другой — высоко поднятый фонарь. — Мне еще необходимо хватить стаканчик, прежде чем придет судебный пристав; я совсем простужен.

— Это все от усердия, — сказал шутник, — он должен подкрепиться, чтобы не размякнуть на своем посту.

— Осел! — пробурчал толстяк. — Размякнуть? Да такие представления, как сегодня, я видал уже сотни раз.

— Ну, вот! — воскликнул Жером, — теперь готово. — Он схватился за сиденье тележки и тряхнул его. — Вишь, как плотно! Доминиканец не выкувырнется.

Прозвучал удар колокола, и чей-то голос крикнул через весь двор:

— Шесть часов!

В ту же минуту раздался равномерный топот ног, доносившийся откуда-то из обширных покоев, окружавших Прео.

— Вот идут пажи и придворные кавалеры, — сказал остряк.

— По местам! — скомандовал остряк, — час живо пройдет. Жером, готовь свою лошадь!

Все разошлись в разные стороны. В это время отворились черные, обитые железом ворота, и во двор вошла небольшая кучка народа: это были судьи и священник. Они прошли к камере под номером третьим.

Это были: монах-доминиканец Иларий, так как осужденных на казнь всегда провожали на эшафот доминиканцы; затем — главный судья Манго в своем черном одеянии; пристав Баше; Жубер, писец главного суда; двое молодых судей, только что в этот день принявших присягу; наконец Ренэ Дамарр, которого пожелал еще раз увидеть тот, чей последний час должен был пробить в этот день. Этим осужденным был Лашоссе.