Дарья Плещеева - Слепой секундант

Андрей вздохнул. Надо было посоветоваться.

— Где ж ты, Катенька? — беззвучно спросил он. — Чего бы ты для убийцы своего пожелала?

Нет, не явилось спасительное сонное видение, без которого Соломин тосковал. И Гриша не послал весточки, и Акиньшин — также. Андрей, было мгновение, ощутил их присутствие, когда шел по куликовскому дому; они словно несли его, он даже не споткнулся ни разу.

— И что же, Господи? — задал он нелепый вопрос. — И что теперь? Я приказ выполнил — но что из сего воспоследует? Кабы стреляться с ним, чего я страстно желал! Кабы завершить дуэль, как положено честному секунданту, имеющему право заменить раненого бойца! А теперь-то что? Кто я в этом деле, Господи? Дай же хоть какой знак!

Ожидание знака Божия мучительно. Поди догадайся, как он себя явит, что удивит душу: картинка, явившаяся перед глазами, выскочившая из глубин памяти фраза или вовсе библейский «глас хлада тонка»… Андрей сидел, погружаясь в тяжкую дремоту, он пытался создать вокруг себя ту тишину без мыслей и почти без дыхания, в которой мог расслышать тот необъяснимый глас.

И расслышал! Грохот, крик и выстрел слились вместе.

Еремей кинулся к питомцу:

— Ты жив? Цел?

— Дяденька, беги, глянь, что там! Стой, я с тобой!

Положив руку на Еремеево плечо, он пошел туда, где уже гомонили охотники и распоряжался Венецкий.

— Как это могло быть? Кто недосмотрел?! — кричал граф. — Кто тут тварь продажная?! Лукашка, чья это работа?

Шум шел снизу.

— Сударик мой, Андрей Ильич, а дверь чулана-то отворена! — сказал Еремей. — И точно — кто-то выпустил подлюку. Задвижка — то целенькая.

— Венецкий, что там с Куликовым? — крикнул Андрей.

— Бог наказал! Он из чулана как-то выбрался, да с лестницы кубарем полетел. А в руке пистолет. Грохнулся подлюка на согнутую руку, пистолет возьми и выстрели. Соломин, кто-то дал ему заряженный пистолет и отворил чулан!

— Это был я, Венецкий.

— Ты? Умом повредился?

Ну разумеется, вдруг сообразил Андрей. Ведь никто не знал о приказании Архарова — незачем было. А теперь придется что-то растолковывать, и выйдет нелепица.

Венецкий быстро взбежал по ступеням, крича Маше, чтобы не выходила из спальни.

— Ты что затеял, Соломин?

— Я забыл закрыть задвижку. Понимаешь? Попросту забыл.

— А пистолет?.. — мудрено было угадать архаровское решение, и не Венецкому под силу такие загадки. — Ты что, выдумал с ним стреляться? По тебе плачет бешеный дом! И что прикажешь делать с покойником?

— С покойником-то проще всего. Я продиктую записку для господина Шешковского, он пришлет людей забрать тело.

— И как же ты собираешься все это объяснять?

— Никак. Впрочем… вот как — воля Божья. Венецкий, ты видишь — я совершенно спокоен и в своем уме. Вели людям отнести тело в сарай и отправляться спать.

Валер, тоже вышедший на шум, не вмешивался. Когда Венецкий снова спустился вниз, он подошел к Андрею.

— Вы понимаете, как это вышло, Соломин?

— Понимаю. Где Гиацинта?

— Была тут и побежала к госпоже Венецкой. Она покойников до смерти боится.

— Ну, хоть чего-то боится.

— Это как-то связано с вашим визитом к Шешковскому и Архарову?

— Да.

— Хотите водки? У охотников припрятан штоф, я знаю.

— Да.

Граве запретил пить, но предусмотреть такого случая он не мог.

Валер тихо подозвал Спирьку, посулил ему полтину и увел Андрея к себе. Пили они молча и выпили по две чайных чашки. Закусили двумя ломтями окорока.

— Благодарю, — это было единственное слово, произнесенное Андреем за полчаса.

— А я и не знаю, как благодарить.

— Пустое…

Точно, подумал Андрей, все — пустое, как будто из мундира колдовским способом вынули человека, а мундир, сохраняя очертания его фигуры, как-то держится в воздухе, опираясь на штаны, чулки, туфли. Нужно жить дальше. Придется жить дальше. Может, водка поможет крепко заснуть. Все выпито несуразно — однако правильно. Правильно — да с того не легче…

Утром Еремей собрал скромное имущество, а Андрей велел позвать к себе Валера, чтобы продиктовать записку Архарову: кто отдал приказ, тот и должен получить доклад об исполнении.

Доложил он весьма кратко: все исполнено, требуемый предмет оставлен там-то и там-то, странное состояние объясняется случайностью — повреждение вышло при падении с лестницы. И впрямь — хоть пуля и попала в сердце, но под невозможным для самоубийцы углом, да и убийце пришлось бы сильно исхитриться, чтобы сделать такой выстрел.

— Куда тебя доставить, Соломин? — недовольным голосом спросил, войдя, Венецкий. Ему сильно не нравилось, что нужно уезжать, оставляя в сарае мертвое тело.

— К доктору. Граф, как описать положение твоей дачи в Екатерингофе?

— Не доезжая царской усадьбы, напротив сада со знатными оранжереями, поворотя налево.

— Пишите, Валер: искомый предмет в сарае при даче его сиятельства графа Венецкого имеет место быть — не доезжая царской усадьбы…

Андрей поехал к доктору Граве.

— Принимай хворого, — сказал он ему. — Сдаюсь на твою милость. Лечи меня чем знаешь…

Поскольку рядом крутился Эрнест, разговоры велись на немецком языке и главным образом о делах медицинских. Голос доктора звучал неуверенно, однако Андрею был предписан постельный режим, и Граве, нарочно для таких случаев имевший особую комнату, хотя довольно мрачную, заставленную старой и бесполезной мебелью, сам убедился, что Андрей — в ночном колпаке, исподнем и под одеялом толщиной с почтенную перину.

Целую неделю Андрей пролежал пластом. Валер привез к нему Фофаню с охапкой книжек и журналов, но тот потребовал Божественное.

— Псалмы хорошо читать, — утверждал Фофаня. — И Евангелие.

— Какие псалмы? Я что тебе — покойник? — удивился Андрей и потребовал занятных стихотворных сказок, «Душеньку» Богдановича.

«Душеньку» принесли, но хитросплетенный стихотворный слог вверг Фофаню в нечто вроде паралича: язык его на каждом обороте спотыкался, терял подвижность и маялся.

— И впрямь, отчего бы Евангелие не почитать? — спросил Еремей.

Андрей был невеликим любителем Божественных книг, так что многое оказалось для него открытием.

— Как занятно, — сказал Андрей доктору. — Мне казалось, что Евангелие — это краткие пояснения к праздникам церковным, которые все знают назубок, так зачем и перечитывать? А там — исцеления, исцеления, исцеления… Причем, заметь, без всякой медицины! И без единого диагноза.

— Нет, диагноз нужен, — ответил Граве уныло. — Без него нельзя. И в Евангелии — чудеса, а у нас, эскулапов, — ремесло. Разумеешь разницу?

— Сдается, в моем случае требуется именно чудо. А просить о чуде — как-то стыдно…

Андрей впал в апатию. Он сам себе напоминал салазки, что скатились с крутой масленичной горки. Были визг, смех, радостное ощущение опасности и полета, но салазки не перевернулись, долго катились по ледяной дорожке и наконец встали. Дети, что сидели в них, разбежались в поисках иных забав, и салазки стоят недвижно, а чего ждут — неведомо. Может, так и будет выглядеть остаток жизни? Дело — сделано, другого дела нет. Двигаться незачем и некуда.