Дарья Плещеева - Слепой секундант

— Что она здесь поселилась — это славно, — Андрей усмехнулся. — Это — чтобы удобнее распоряжаться Дедкой, Василисой и всем их воровским легионом. Плохо другое — мы знаем только про то вымогательство, что связано с ее амурными подвигами. А других случаев не знаем. Может, есть еще человек, который имеет под началом другую шайку мерзавцев, и все они подчиняются некому хозяину — тому, что подобрал и обучил безобразиям Евгению.

— А ты, сударик мой ненаглядный, не сочинительством ли занимаешься?

— Может, и сочиняю… Едем к Казанской. Я чай, скоро служба начнется; наша красавица Фекла появится; может, в суете Василисин курьер прибежит к ней с запиской. И мы из записки поймем, до чего они там договорились… И тогда — к доктору!

— А ежели нас выследят? Однажды ведь уже выследили, — напомнил Еремей. Он не представлял, как уйти от соглядатаев, которые могут караулить Феклу и иметь самый непредсказуемый вид.

Но питомец говорил уверенно — что-то у него было на уме…

Фекла действительно оказалась на паперти — сидела посреди ряда убогих и жалостным голоском причитала, что последние-де дни настали. Разноголосица нищих и впрямь на такие мысли наводила, и прихожане, спеша на службу, торопились положить в несколько протянутых ладоней по стертой полушке — и в храме, в тишине, настроиться на молитвенный лад. Вся столица собиралась исповедаться и причаститься — потому что в последние дни Великого поста будут невероятные очереди к исповедующим батюшкам, да и сами батюшки станут торопить, не дадут проникнуться святостью покаянной минуты.

Фекла получила десять копеек и быстро передала записку. Еремей с этой запиской вошел в церковь, поторчал там чуть ли не с четверть часа, потом вышел и неторопливо направился через Невский.

Когда он был уже на середине проспекта, подкатили сани, и Савка помог ему быстро встать на запятки. Авдей заорал «Ги-и-и-ись!» — и сани умчались, круто завернув влево, потом вправо — и влетели в распахнутые ворота Демутова трактира. Этот огромный трактир имел два выхода — парадные двери для господ глядели на Мойку, а хозяйственный двор выходил на Большую Конюшенную.

— Ловко, брат! — похвалил его Еремей. — Ну, Андрей Ильич, теперь нужно искать грамотного.

— В трактире половой за пятак прочитает, — ответил Андрей. — Они счета составляют, читать, писать и считать обучены.

И точно — высмотрели почтенного полового — из бойких ярославских мужичков, и он очень отчетливо прочитал:

«Господину Плутодору.

Напраслину возводишь. Рязанов и есть. Вели своим людям за ним следить — сам убедишься. А боле ничего не скажу, и записок мне не шли. Принеси знак от моего сожителя — тогда узнаешь, как Рязанова звать и что он затевает.

Твоей милости покорная слуга Василиса.

А писал убогий и побитый раб Божий Феофан».

— И что сие означает? — спросил Андрей. — А то означает, что Василисе велено тянуть время. Следить за Рязановым — это нам занятие дня на три, а то и на пять. А тут тебе и Пасха, и Светлая седмица. Пока мы будем за призраком гоняться, негодяи непременно опять князю Копьеву напишут. Они не дураки — понимают, что сразу после Светлой седмицы госпожа Позднякова постарается устроить венчание.

— Меня особо порадовал «побитый Феофан». И любопытно, что там у них за «знак», — ответил Еремей. — Перстенек, поди, или тайное слово. Только почему она лишь теперь про знак вспомнила?

— Потому что Евгения ее научила Может, знака вовсе нет.

— У таких людишек — должен быть.

— Ну, едем к доктору. Пусть везет нас к Дедке. Будем надеяться, что сукин сын жив…

Граве сидел дома и читал ученую книгу.

— Я посылал Эрнеста к Гринману, — сказал он. — Пациент в скверном состоянии. Самое дикое — он порывается уйти. Гринман не знает по-русски, он из тех врачей, которые в России и родились, и женились, и детей завели, а знают только «сто рублей» и «пошел вон». Объясниться им помогает жена Гринмана, которая выучила с сотню русских слов. Гринман передает, что ежели пациент начнет буянить, то будет отпущен ко всем чертям.

— А нужен ли он нам? — спросил Андрей. — Он ранен, рана опасная. Нам с ним возиться — одна докука и трата денег. Пусть Василиса с ним нянчится и выхаживает! Будет хоть богоугодным делом занята, а не вымогательным. Пошли, доктор, к Гринману — пусть сделает этому подлецу последнюю перевязку и успокоится. Извозчика я оплачу.

— Но тогда Василиса нам писать уж не станет, — предостерег Еремей.

— А на кой нам теперь ее враки? Мы знаем — она станет тянуть время, а любовником окажется связана по рукам и ногам. Мы знаем, где она поселилась, и нам удобнее будет наблюдать сразу за ними за двумя. Вот бы еще вытащить оттуда дурака Фофаню!

— Никчемный человечишка.

— Жалкий, да. И всяк им помыкает. Но, дяденька, он на помощь зовет. Может, из благодарности что нужное расскажет?

— Послушай, Соломин, я должен за ночь прочитать этот волюм [20] Волюм (с франц., книжн. устар.) — том. и сделать выписки, — без всякой деликатности прервал Граве. — Завтра приезжает мой драгоценный Куликов. А книгу мне только сегодня прислали из Лейпцига. Это новейшая теория… А я еще и трети не прочитал! У других, вишь, любимый предмет — какая-нибудь щеголиха, а у меня — старый слепой чудак…

— Не забывай навещать госпожу Венецкую. Там в любую минуту может быть для тебя важная записка.

Андрей не видел, какой взгляд метнул в него Граве, но видел Еремей. Во взгляде было: «Я столько гадостей от нее наслушался, что видеть не желаю и под страхом смертной казни к ней близко не подойду».

— И будь готов в любую минуту присоединиться к нам, — продолжал Андрей. — События ускоряются, новости возможны каждый час. Кстати — ты имеешь хоть какое-то оружие?

— Скальпели. Целый набор.

— Я пришлю тебе пистолеты.

— На что мне пистолеты? Скальпель в моих руках лучше пистолета, не промахнется: я в анатомии силен.

— Не побоишься?

— Побоюсь, — подумав, ответил Граве. — Да только сколько же можно бояться? Устал!

— Это славно. Ну… — Андрей развел руками. Жест означал — более ничего не имею сказать, прощай до следующей встречи.

Но Граве вдруг выскочил из-за стола и обнял Андрея. Да еще похлопал по плечу — так, как никогда не делают высокоученые и в обращении сухие немецкие доктора.

— Отнял у меня Господь двух друзей, а теперь возмещает утрату, — сказал Андрей. — Держись, доктор! Не пропадем!

Потом, в санях, он не сразу велел везти себя в Екатерингоф, а задумался.

— Размышляешь, как извлечь из Василисиной казематки Фофаню? — спросил Еремей.

— Ему бы еще там побыть для прояснения в голове. Хорошая палка этому очень способствует. Завтра подумаем, что тут можно предпринять.