Евгений Санин - Око за око

Эвбулид мечтательно прищурился:

— А чтобы не ворочаться по ночам от мысли, что твоей матери придется наниматься на рабскую работу или идти в кормилицы, как это сделала жена нашего соседа Демофонта. Что тебе надо становиться позолотчиком шлемов или резчиком гемм, потому что в доме кончились деньги и неоткуда их взять. Нет, сын! Уж лучше самому носить позолоченный шлем и видеть такую гемму готовой — в перстне у себя на пальце! Словом, жить надо для того — чтобы жить! И жить — достойно!

— Можно подумать, ты только что вернулся с философского спора у Пестрой стои!.. — проворчала Гедита.

— Нет, так я думал всегда! Этот главный вопрос, касающийся смысла жизни, мною решен раз и навсегда. И никто, ничто на свете не заставит меня изменить этого мнения! А теперь — и подавно! Верно, Диокл?

— А… как же совесть? — покосившись на Гедиту, уточнил тот.

— Что? — не понял Эвбулид.

— Совесть! — обвел руками неопределенный круг Диокл и пояснил: — Мама говорит, что самое главное в жизни — жить по совести!

— Это само собой разумеется! — важно кивнул Эвбулид и нравоучительно поднял указательный палец. — Добродетель торжествует и на земле, и даже после жизни. Все злодеи обречены на вечные мучения в мрачном царстве Аида!

— А все добрые будут там жить в достатке и счастье?

— Н–нет… — слегка запнулся Эвбулид. — Они тоже обречены на вечные страдания, но… не так, как злодеи! — тут же добавил он.

— У–у! Разве это справедливо?

— Ничего не поделаешь, так определили для нас, смертных, сами боги!

— Ну, нет! Тогда я уж лучше хорошо поживу в этой жизни! Я сам буду носить позолоченный шлем и золотой перстень с самой красивой геммой! — закричал Диокл, не сводя с серебра загоревшихся глаз.

— И это будет справедливо, ведь ты — свободнорожденный! — торопливо кивнул Эвбулид, обрадованный сменой темы, неразрешимой даже для лучших умов Эллады. Иное дело — разговор о том, как следует жить. Он с детства привык, как и все афиняне, с презрением смотреть на любой труд. И, проводя все дни в развлечениях и степенных беседах, был уверен, что труд — это удел рабов, а его долг — развивать свой ум и поддерживать в бодрости тело, чтобы быть достойным гражданином Афин…

— Двести пятьдесят тетрадрахм, или десять мин! — наконец, провозгласил он, бережно похлопал кошель по вздувшемуся боку и высыпал оставшиеся в ларце монеты прямо на стол: — А эти полторы мины нам на безбедную жизнь и на то, чтобы достойно угостить сегодня ужином Квинта Пропорция, да хранит его Геркулес!

— Геракл! — укоризненно поправила мужа Гедита. — С тех пор, как в Афинах появился этот Пропорций, ты даже наших богов стал называть по–римски, и они отняли у меня покой. Эвбулид, прошу тебя, одумайся! Открой глаза! Мельница, целая гора драхм — чем мы станем расплачиваться с ним? Говорят, он берет очень высокие проценты!

— Все теперь берут высокие проценты!

— Но не все грозят своим должникам подать в суд и продать за долги их мастерские, а самих их — в рабство!

— Пусть это заботит других! — махнул рукой Эвбулид, умалчивая о прежнем владельце мельницы. — И вообще, слушала бы ты поменьше кудахтанье соседок! Запомни: мы с Квинтом — друзья!

— Но раз друзья — почему тогда проценты?

— Уверен: это будут самые низкие проценты в Афинах!

— А помнишь Фемистокла? — голос Гедиты потеплел. — Вот это действительно был друг. Вспомни: ведь это его эранос1 спас нас от голодной смерти, а Филу — от тяжелой болезни! Как это несправедливо, что его изгнали из Афин лишь за то, что он хорошо отнесся к чужому рабу! Где он теперь? Жив ли?..

— Судьба изгнанника тяжела, — вздохнул Эвбулид, вспоминая яростного спорщика, а в сущности мягкого и доброго Фемистокла. — Многие из них попадают в рабство, лишившись поддержки родного города…

— Но для вас, афинян, это страшнее смерти! — ужаснулась Гедита. — Ведь вы совершенно ничего не умеете, не знаете ни одного ремесла! Вы изнежены, как дети!

— Ты, кажется, забыла, что я воевал? — распрямил плечи Эвбулид.

— Когда: двенадцать лет назад? А с тех пор, вспомни: ты хоть раз оделся без помощи Армена? Или сделал что–нибудь своими руками?

— Я? Афинянин?!

— Ну да: подправил жаровню, заделал щели в двери, починил крышку сундука?

— Своими руками?!!

— А что? Не считает же зазорным Демофонт, такой же свободный афинянин, как и ты, заниматься ремеслом! Все очень хвалят шлемы, которые он золотит…

— О, боги, слышал бы сейчас эти слова Квинт!

Воспользовавшись спором родителей, Диокл изловчился и схватил лежавшую на краю столика монету. Армену он жестом объяснил, как вырывают глаз у слишком наблюдательных рабов. А распахнувшей глаза Клейсе показал остроклювую сову на монете

и угрожающе промычал:

— У–уу!

Девочка заплакала. Гедита прижала ее к себе и снова принялась осыпать мужа упреками:

— Квинт, Квинт… Ты прямо помешался на нем и на всем римском! Скажи, зачем ты купил этот мраморный канделябр? Из–за него соседи прозвали тебя филоромеем! Только богатые и беспечные римляне могли придумать такое расточительство! Мало того, что он дорого стоит, так на нем еще и три светильника — разве на них напасешься масла?

— А тебе не надоел наш старый, глиняный, в котором вместо масла — трескучая пакля? От его жалких благовоний вечно свербит в носу! — не на шутку вспылил Эвбулид. — Все стены от копоти чернее моря в безлунную ночь. Мне будет стыдно сегодня перед Квинтом, что мы живем в такой нищете! И вообще, что ты, женщина, можешь понимать в деловых вопросах и настоящей мужской дружбе? Занимайся лучше своей прялкой, а то у тебя заболит голова!

— А что такое настоящая дружба, отец? — сжимая в кулаке монету, спросил Диокл.

Эвбулид потрепал его за вихры и, прищурясь, вздохнул:

— Это, сын, военные походы! Короткие ночи у костров, когда ты делишься с другом своим плащом. Это страшный бой, когда ты спасаешь его от неминуемой гибели. Это благодарность самого консула Сципиона Эмилиана, который дает тебе, чужестранцу, право пройти в его триумфе по вечным улицам Рима…

Эвбулид умолчал, что пьяный Квинт, заблудившись, лишь раз ночевал в стане греческого отряда, отобрав у него в холодную ночь плащ, а все его участие в триумфе заключалось в том, что он нес перед римскими когортами одну из многочисленных корзин с награбленным у пунов серебром. — Да, я до сих пор помню тот день, — важно сказал он, путая мечту с явью. — Эх, еще бы хоть раз в жизни пройти вместе с Квинтом в римском триумфе! Ио (ура), ио, триумф! — подражая акценту римских торговцев, затянул он слышанную в Риме песню, но его прервала звонкая затрещина, которой Гедита наградила потянувшегося за новой монетой Диокла.

— Твой сын вконец уже распустился! — упрекнула она, запуская руку в складки одежды Диокла и вытаскивая пригоршню альчиков для игры в бабки. — Гляди, чем он занимается вместо учебы! У него на уме одни только эти астрагалы да проклятые игры в пиратов да орлянку! Прикажи ему ответить любой урок — и не услышишь ни слова. Зато он с закрытыми глазами покажет тебе место, где живут беглые рабы и носильщики. Их вертеп стал для него вторым домом! Да отвернет от меня свой светлый лик Паллада, если он толком знает хотя бы алфавит!