Николай Черкашин - Нелегал из Кенигсберга

— Дайте мне руку! — попросила девушка. — Здесь такая темень!

— Вот вам моя рука! А если хотите, то и сердце в придачу!

— Какой вы щедрый!

«Капитан» снова открыл свою полевую сумку и извлек из нее фонарик. Луч света пробежался по ступенькам лестницы. Они поднялись на второй этаж, в бывшую спальню фотомастера.

«Тварь я дрожащая или право имею?» Этот вопрос Синягин решил для себя давно: право имею! Имею право на все!

— Ой, да как же вы здесь живете? — изумилась Таня. — Здесь же нет никакой мебели?

— Здесь есть кровать. А это самая главная мебель в доме холостяка, — Синягин выключил фонарик и крепко обнял девушку. Она попыталась оттолкнуть его, но сделать это было не так-то просто.

— Саша, не надо! Я вас очень прошу! Не надо этого делать…

Больше ее губы не произнесли ни слова. Они утонули в водовороте хищного — страстного — поцелуя…

Он ворвался в нее, как врывается орда в сломленный город.

Танатос и Эрос всегда рядом. Два часа назад Танатос забрал человека. Теперь Эрос возмещал его исчезновение. Пятна крови, оставшиеся на простыне, живо напомнили пятна другой крови — пролитой у моста. Кто мог подумать, что Таня окажется девушкой? Но это было именно так, и Синягин горделиво подумал, что это первая девушка в его жизни. Все остальные, которых он знал, растерявшие свое девичество невесть где и невесть с кем, были не в счет.

А потом Таня заплакала:

— Ну, вот теперь вы будете думать обо мне плохо, — безутешно всхлипывала она. — Только познакомились — и сразу в постель. Разве так бывает?

— Бывает… Сегодня как раз именно такой день… — потянулся за гимнастеркой «капитан».

— Самая обыкновенная суббота…

— Да, суббота. Но перед великим воскресением… Воскресением России.

— О чем вы?

— Танечка, только не плачь! Я обожаю тебя! Я никогда не стану думать о тебе плохо! Да это и невозможно!

Он проводил ее до дома, который оказался в каких-нибудь ста шагах. Крепко обнял ее в подворотне и отпустил.

Такого насыщенного дня в его жизни еще не было — он уже вступил в войну — и вступил в нее самым первым. И уже одержал первые победы. Отнял у кого-то жизнь. И быть может, уже зачал новую… А ведь не прошло еще и пяти часов. И что-то еще будет утром… Надо сделать передышку.

Он завалился на кровать, которая еще не остыла от бешеной страсти, и позволил себе расстегнуть только пуговицы воротничка и ослабить ремень, как разрешено отдыхать в карауле. Однако уснуть хотя бы на часок не удалось. Во дворе затарахтел мотоцикл, вернулся Алекс с двумя помощниками.

— Десять столбов спилили, полтора километра проволоки вырезали! — похвастался Алекс и припал к носику чайника. Пил долго и жадно. Чувствовалось, что все трое изрядно вымотались и перенервничали. Но настроение было приподнятым — дело сделали!

В этот безмятежный для Лобова и многих других летний вечер в Бресте и в его окрестностях произошло множество странных и тревожных событий. На берегу Буга в селе Деревня-Боярская вдруг загорелась одиноко стоящая хата. Пограничники 11-й заставы занесли это событие в журнал наблюдений и усилили наряды. А через час на другом — германском — берегу Буга тоже загорелся дом.

Такая же история повторилась чуть позже за рекой Мухавец в деревне Пугачево. Там вспыхнула ближайшая к границе хата, стоявшая к тому же на возвышении. Ее соломенная крыша пылала как факел, видный на десять верст вокруг. Через полчаса на германском берегу Буга тоже вспыхнул дом. Командир 22-й танковой дивизии, стоявшей в Южном городке Бреста, генерал-майор Пуганов тут же позвонил в штаб армии и доложил полковнику Сандалову о странных, почти синхронных пожарах. Сандалов тотчас же заглянул в кабинет командарма и сообщил Коробову.

— И что это может быть? — спросил тот, как будто начальник штаба приготовил точный ответ.

— Похоже на сигнализацию, — пожал плечами Сандалов.

— От кого и кому? Много ли можно сообщить по такому каналу связи?

— У казаков и у древних греков был свой телеграфный язык из зажженных костров.

— У нас в полосе завелись древние греки? — усмехнулся Коробов. Но тут ему стало не до смеха. В кабинете стало темно. Свет погас во всем штабе 4-й армии. Дежурные по отделам чиркали спичками, зажигали керосиновые лампы. Коробов выглянул в окно: свет погас во всем Кобрине.

— Вот дела… Похоже на вредительство, если не сказать хуже.

Сандалов поднес огонек спички к желтому фитильку, накрыл его стеклянным колпаком.

Несмотря на поздний час в штабе армии собрались все начальники отделов, все замы по родам войск.

Гнетущую тишину взрезал звонок из Минска.

— Будьте готовы принять важную директиву, — строго предупредила трубка.

Но как принимать важный документ без пропавшего электричества, а значит, без линии связи никто не знал. На столе командующего горели три керосиновые лампы, которые едва развеивали ночной мрак в кабинете и которые вместе со скудным желтым светом излучали смутную тревогу.

В Бресте тоже погас свет, и дежурный по гарнизону принял по телефону чье-то паническое сообщение, что взорвана городская электростанция.

А в полночь, на Западном острове Крепости, в вольерах погранзаставы завыли овчарки. Завыли так, как обычно голосят все собаки в предчувствии близкой смерти хозяина или своей гибели. И ведь не обманывало их древнее собачье чутье, как не обманывало и лошадей, коротавших самую короткую ночь года на коновязях Северного острова. Артиллерийские битюги тревожно вскидывали головы, смотрели в небо, откуда скоро обрушится на них гибель, без нужды били копытами, беспричинно ржали, встряхивали расчесанными гривами… И некоторые люди тоже ощущали смутную тревогу в ту ночь, но подавляли ее усилием воли. Под самое утро забылись во сне даже самые чуткие и тревожные…

Тряхануло так, что Лобова сбросило с койки на пол. А через секунду с треском и звоном вылетела оконная рама, осыпав всех стеклянной крошкой и мелкими осколками.

Первая мысль: «Вот, дураки, артиллеристы ошиблись…» А может, землетрясение? Гроза? Такая сильная? Учения?..

Пока ошеломленный мозг перебирал варианты, финансист уже натягивал шаровары, вытряхивая из них стеклянные осколочки.

— Ну, вот и дождались, в мать, душу растак! — матерился Куроедов. — Подъем, политрук! Началось!

И тут дошло наконец: «Да это же немцы! Провокация! Вот повезло: отсниму такие кадры! Как по заказу — репортаж на первую полосу. Еще и «Красная звезда» перепечатает, а то и сама «Правда». Надо снимать немедленно!»

Сергей встряхнул засыпанную осколками оконного стекла гимнастерку. Из пустого оконного проема тянуло резкой химической гарью, которую все еще перебивал аромат жасмина. Но вскоре все забила густая кирпичная пыль. Ни о чем не думая, он быстро натягивал сапоги, не забыв вытряхнуть из них вездесущую стеклянную крошку. В коридоре кто-то орал «Рота в ружье!», кто-то истошно выл от нестерпимой боли. Где-то близко ударила пушка — гулко и жарко встрепенулся воздух.