Николай Черкашин - Нелегал из Кенигсберга

Майор одышливо хватал воздух ртом. Сидение в подвале здоровья не прибавило. Лежали молча, прижавшись щеками к спасительной земле. Спасет ли она от шальной мины? Пальба вскоре закончилась. Лишь редкие очереди вспарывали воду и прибрежный дерн. Сколько осталось лежать, скольких унесла река, скольким удалось прорваться — оставалось только гадать. Через какое-то время немцы стали прочесывать берег. Они шли вдоль вала, почти не опасаясь огня из опустевшей казармы. Сергей видел, как трое солдат направились к их кусту и покрепче сжал мокрый наган. Северьянов тоже взвел курок. Шагов за двадцать один из немцев полоснул по кустам короткой очередью.

Сергей дернулся, едва удержав вскрик: что-то горячее и острое впилось в левую лодыжку. Северьянов же разразился громкой немецкой фразой, из которой Сергей понял лишь первые три слова: «Шайзе! Нихт шиссен!!!», а из второй части только слово «арш» — задница. Солдаты взгоготнули и пошли дальше, обсуждая своего соплеменника, который не вовремя решил справить в кустах большую нужду. Путь ко рву был открыт. Это было последнее препятствие, которое надо было преодолеть, чтобы покинуть наконец территорию крепости-западни. Но каждый шаг отзывался в раненой ноге горячей болью. Морщась и стиснув зубы, Сергей с трудом поспевал за майором.

— Ранен? — обернулся тот на ходу.

— Зацепило…

— Потерпи. Через ров перемахнем… А там…

Ров перешли по пояс в воде, по колено в густом слое ила. Выбрались, будто Стикс перешли — из того света в этот, живой, настоящий. Сквозь ряску и черный ил, облепивший ноги, на правой лодыжке Лобова пробивалась струйка крови. Ремешком от фотоаппарата он сделал стяжку под коленом.

— Вперед, вперед! — торопил его Северьянов. Сам он мог давно уже скрыться в предутренней мгле, но не бросал ковыляющего, почти совершенно незнакомого ему политрука.

Иногда они припадали к земле, и тогда в мучениях Сергея наступала легкая передышка. Но потом снова надо было подниматься и волочить прострелянную ногу, опираясь на плечо майора. Так добрались они до ближайших строений городской окраины. Через пролом в заборе пролезли на чей-то участок и забрались в незакрытый сарайчик. Дверь в него подпирал кол, кол отбросили, и тут же поганая собачонка зашлась в заливистом лае. Лунь, высунув руку из-за двери, сумел вернуть кол на прежнее место. На собачий брех вышел хозяин. Осмотрев с высоты крыльца двор и не найдя ничего подозрительного, он сонно зевнул и пожурил пса:

— Каб цябе Пярун забиу! Разбрахауся, дармоед!

В сарайчике хранилось сено и хозяйственная рухлядь. Лунь нашел в сарайчике какую-то тряпку и первым делом протер оружие.

То ли от мокрой одежды, то ли от раны Сергея колотил нешуточный озноб. Пытаясь унять крупную дрожь, он стянул гимнастерку и галифе. Лунь последовал его примеру. Обмундирование развесили на просушку на жерди, перекинутые вместо потолка.

— Покажи ногу!

Сергей выставил ногу на порог, где из-за неплотно прикрытой двери было чуть посветлее, и Северьянов внимательно обследовал ранку.

— Навылет — это хорошо. И кость не задета. Легко отделался, казак!

— Почему казак?

— А так! Терпи, казак, атаманом будешь!

— А почему у вас сапоги немецкие?

— Молодец, наблюдательный парень! Да, сапоги немецкие… Значит, так надо. Про зафронтовую разведку слышал? Ну, вот больше пока не могу рассказать. Как говорится, заяц трепаться не любит… Смотри, тут сено есть. Давай, передохнем малость.

— А что утром будем делать?

— Утро вечера мудренее. Отбой!

Эта военная ночь над Брестом была насыщена тревогой и непокоем: то займется пальба в крепости и тут же стихнет, отзываясь потом редкими выстрелами; то угрожающе прогудят тяжелогруженые идущие на восток бомбардировщики, то всполошно зальется чей-то пес и его тут же поддержат другие собаки. И только под самое утро прокричал петух, но и в его крике не было радостного задора. Прокричал два раза и тут же смолк.

Едва рассвело, как дверь сарайчика противно заскрипела. И Северьянов, и Лобов — оба привскочили и тут же поняли по стариковскому бурчанию, что наведался хозяин. Дед с худым морщинистым лицом и сивыми усами осторожно заглянул в сарайчик:

— Вось божачка гасцёу прыдбау! А я думау: што сабака так разбрахауся? Можа, тхор забрауся?

— Здорово, дед! Не сердись, что без хозяина обошлись. Будить было жалко.

— Мяне будзиць ня трэба. Я раненька падымаюся.

— Мы долго не загостюем. Вот товарищу ногу подлечим и двинемся. У тебя йод есть? Или лекарства какие? Хорошо бы стрептоцид или марганцовка… Ну, и бинт бы не помешал.

Дед почесал в затылке:

— Я не аптэкар… Але ёд быу, здаецца… Ды вы у хату праходзьце!

— Ничего, мы здесь перекантуемся. Светиться не будем.

Дед вернулся нескоро. Зато принес глиняную миску с холодной отварной картошкой и полкрынки простокваши с ломтем хлеба. Как ни ныла нога, но первым делом Сергей вместе с Лунем накинулись на еду. Никогда еще простая картошка без масла и соли, запиваемая простоквашей, не казалась ему такой вкусной.

Потом осмотрели ногу, Лунь густо обмазал йодом обе ранки по краям и замотал ногу чистой тряпицей.

— На сваим вяселли спляшешь яшчэ! — довольно крякнул дед. Ему понравилось, как ловко управился с делом Лунь. — Ну, чистый лекарь!

— Какой же чистый, когда весь в грязи! — отшутился майор и перешел к главному: — Как нам отсюда выбраться-то? Нам в ближайший лес надо.

— Ды уж лес тутака ня близка. Ды и немцау на кожным вуглу….

— Может, пособишь?

— Ды як я вам пасаблю?

— Товарища моего раненого на телегу положим, сеном накроем, а мы с тобой, как два косаря, поедем в лесок сено косить. А?

Дед раздумчиво покачивал головой, играл косматыми бровями… Лунь развивал план:

— Только меня переодень в какую-нибудь хламиду да и пойдем. Я косить умею.

— А як немцы нас за цугундер возьмуць? Так и пакладуць радком… Не, браточки, вы уж як-небудзь сами. У мяне старая, гаспадарка якая-ниякая…

— Нам без тебя не выбраться, дед! А с немцами, если остановят, я сам разберусь. Я по-немецки не хуже немца шпрехаю.

— Не… Не паеду. Ды и кабыла на левую заднюю ахрамела. Да вецерынара трэба весци…

— Дед, как тебя звать-величать?

— Клявак Макар Иосифавич.

Лунь достал из кармана наган и выразительно покачал его на ладони.

— Слушайте, гражданин Клевак Макар Осипович, я как старший командир Красной Армии объявляю вас и ваш гужевой транспорт мобилизованным для нужд обороны страны!

Дед усмехнулся, невесело покачал головой:

— Ну, так бы адразу и казал…. Пане Езу Хрысце, Сыне Божы, змилуйся нада мною грэшным!

И пошел запрягать охромевшую кобылу. Лобов, подстелив на дно телеги непросохшую гимнастерку и галифе, лег в сырой майке и таких же трусах. Дед прикрыл его старой ряднушкой и завалил сеном. Лунь переоделся в драные полосатые портки и холщовую рубаху, подпоясался, как монах-францисканец, веревкой. Свое военное обмундирование — тоже непросохшее — уложил раненому в ноги.