Александр Дюма - Черный тюльпан

— Бывали и такие случаи, когда осужденных привозили в родной город и, чтобы пример был более наглядным, казнили у дверей их дома. Это зависит от обстоятельств.

Корнелиус кивнул стражнику в знак благодарности.

Затем он подумал про себя: «Ну что же, слава Богу, есть хоть один человек, не упускающий случая сказать вовремя слово утешения».

— Я вам очень благодарен, мой друг, прощайте, — произнес он.

Карета тронулась.

— Ах, негодяй, ах, мерзавец! — вопил Грифус, показывая кулак своей жертве, ускользнувшей от него. — Подумать только, он все же уезжает, не вернув мне дочери.

«Если меня повезут в Дордрехт, — подумал Корнелиус, — то, проезжая мимо моего дома, я увижу, разорены ли мои бедные грядки».

Карета ехала целый день. Она оставила Дордрехт слева, пересекла Роттердам и достигла Делфта. К пяти часам вечера проехали, по крайней мере, двадцать льё.

Корнелиус обращался с несколькими вопросами к офицеру, служившему ему одновременно и стражем и спутником, но заданные им осторожные вопросы, к его огорчению, оставались без ответа.

Корнелиус сожалел, что рядом не было того стражника, кто так охотно говорил с ним, не заставляя себя просить.

Он, по всей вероятности, и о происходящих странных вещах сообщил бы ему такие же приятные подробности и дал бы такие же точные объяснения, как и в первых двух случаях.

Карета ехала и ночью. На другой день, на рассвете, Корнелиус был за Лейденом, и по левую сторону его находилось Северное море, а по правую — залив Харлема.

Три часа спустя они въехали в Харлем.

Корнелиус ничего не знал о том, что произошло за это время в городе, и мы оставим его в этом неведении, пока сами события не откроют ему случившееся.

Но мы не можем таким же образом поступить и с читателем, имеющим право быть обо всем осведомленным, и даже раньше нашего героя.

Мы видели, что Роза и тюльпан, как сестра с братом или как двое сирот, были оставлены принцем Вильгельмом Оранским у председателя ван Систенса.

До самого вечера Роза не имела от штатгальтера никаких известий.

Вечером к ван Систенсу явился офицер; он пришел пригласить Розу от имени его высочества в городскую ратушу.

Там ее провели в зал совещаний, где она застала принца: он что-то писал.

Принц был один. У его ног лежала большая фрисландская борзая. Верное животное так пристально смотрело на него, словно пыталось сделать то, чего не смог еще сделать ни один человек: прочесть мысли своего господина.

Вильгельм продолжал еще некоторое время писать, потом поднял глаза и увидел Розу, стоявшую в дверях.

— Подойдите, мадемуазель, — сказал он, не переставая писать.

Роза сделала несколько шагов по направлению к столу.

— Монсеньер… — начала было она, но остановилась.

— Хорошо, садитесь.

Роза подчинилась, так как принц смотрел на нее. Но, как только он снова опустил глаза на бумагу, она смущенно поднялась с места.

Принц кончил свое письмо.

В это время собака подошла к Розе и стала ее ласково обнюхивать.

— Сразу видно, — сказал Вильгельм своей собаке, — что это твоя землячка, раз ты узнал ее.

Затем он обратился к Розе, устремив на нее испытующий задумчивый взгляд.

— Послушайте, дочь моя, — начал он.

Принцу было не больше двадцати трех лет, а Розе восемнадцать или двадцать; он вполне мог бы обратиться к ней иначе: «сестра моя».

— Дочь моя, — сказал он тем удивительно строгим тоном, от которого цепенели все встречавшиеся с ним, — мы сейчас наедине, давайте поговорим.

Роза задрожала всем телом, хотя у принца был очень благожелательный вид.

— Монсеньер… — пролепетала она.

— У вас отец в Левештейне?

— Да, монсеньер.

— Вы его не любите?

— Я не люблю его, монсеньер, по крайней мере так, как дочь должна любить своего отца.

— Нехорошо, дочь моя, не любить своего отца, но хорошо говорить правду своему принцу.

Роза опустила глаза.

— А за что вы не любите вашего отца?

— Мой отец очень злой человек.

— В чем же он проявляет свою злость?

— Мой отец дурно обращается с заключенными.

— Со всеми?

— Со всеми.

— Но не можете ли вы упрекнуть его в том, что он особенно дурно обращается с одним из них?

— Мой отец особенно дурно обращается с господином ван Барле…

— С вашим возлюбленным?

Роза отступила на один шаг.

— Я люблю его, монсеньер, — гордо ответила она.

— Давно уже? — спросил принц.

— С того дня как я его увидела.

— А когда вы его увидели?

— На другой день после ужасной смерти великого пенсионария Яна и его брата Корнелия.

Принц сжал губы, нахмурил лоб и опустил веки, чтобы на миг спрятать свои глаза. Через секунду молчания он продолжал:

— Но какой смысл вам любить человека, который обречен на вечное заключение и смерть в тюрьме?

— А тот смысл, монсеньер, что, если он обречен всю свою жизнь провести в тюрьме и там же умереть, я смогу облегчить ему там и жизнь и смерть.

— А вы согласились бы быть женой заключенного?

— Я была бы самым гордым и счастливым существом в мире, если бы я стала женой господина ван Барле, но…

— Но что?

— Я не решаюсь сказать, монсеньер.

— В вашем тоне слышится надежда; на что вы надеетесь?

Она подняла на принца свои ясные глаза, такие умные и проницательные, что они всколыхнули милосердие, спавшее мертвым сном в самой глубине этого темного сердца.

— А, я понял.

Роза улыбнулась, умоляюще сложив руки.

— Вы надеетесь на меня? — сказал принц.

— Да, монсеньер.

— Гм!

Принц запечатал только что написанное письмо и позвал одного из офицеров.

— Господин ван Декен, — сказал он, — отвезите в Левештейн вот это послание. Вы прочтете мои распоряжения коменданту и выполните те из них, что касаются вас лично.

Офицер поклонился, и вскоре под гулкими сводами ратуши раздался конский топот.

— Дочь моя, — сказал принц, — в воскресенье будет праздник тюльпана; воскресенье будет послезавтра. Вот вам пятьсот флоринов, украсьте себя на эти деньги, так как я хочу, чтобы этот день был для вас большим праздником.

— А в каком наряде ваше высочество желает меня видеть? — прошептала Роза.

— Оденьтесь в костюм фризской невесты, — сказал Вильгельм, — он будет вам очень к лицу.

Харлем, куда мы входили три дня тому назад с Розой и куда мы сейчас вошли вслед за заключенным, — красивый город, имеющий полное право гордиться тем, что в Голландии он самый тенистый.

В то время как другие города стремились блистать арсеналами, верфями, магазинами и рынками, Харлем славился в Соединенных провинциях своими прекрасными, пышными вязами, стройными тополями и главным образом своими тенистыми аллеями, над которыми сводом, подобным шатру, раскидывались кроны дубов, лип и каштанов.